Северный крест

На разсвѣтѣ дня новаго, купаясь въ огневѣющихъ лучахъ всеразящаго свѣтила, онъ словно и самъ лучился пламенемъ несвѣтлымъ, блестящимъ, мутновато-немѣрно-мерцающимъ, будто оно сожигало и изсушало его: въ пламень облекся Пламень; и казалось: ликъ его чернѣлъ на фонѣ красноватаго блеска огня; черно-красное множилось. А послѣ стекало съ него: не-мѣрно. Лучась Ненавистью, подъемля десницею мечъ и потрясая имъ, онъ возгласилъ – предъ началомъ послѣдняго боя:

– О тьмы вѣковъ, плачьте и сотрясайтеся во страхѣ, ощутивъ соленость и пряность бытія моего; поистинѣ: покажется оно вамъ остротою нестерпимою и горечью, ибо дано вамъ испытать мечъ мой изнутри и выпить чашу гнѣва моего: до дна. Я положу Конецъ…Я предамъ всё мраку, который есть Свѣтъ! Пусть страсть – всего лишь единый способъ прикрыть убожество дольняго міра, но сіе – страсть вовсе иная; она много, много выше и безстрастія. И да рыдаетъ земля и земное! Я положу Конецъ – ночи именемъ день и водворю день именемъ ночь!

Такъ возгласилъ онъ, и былъ его гласъ словно пѣніемъ стрѣлы, разсѣкающей аэры. На небосводѣ явилъ себя облакъ: словно лабрисъ, но болѣе походившій на ангела и на…крестъ – точно совершалося крестное знаменье въ небѣ.

Можно задаться вопросомъ: почему М., кажется, впервые послѣ произошедшаго возжелалъ битвы, а презрѣніе его къ возстанію словно растаяло? Намъ представляется, что М. то ли нѣсколько отошедши отъ безумія, но, скорѣе, пребывая въ нёмъ, увидалъ въ грядущей сѣчѣ: Сѣчу, послѣднюю Сѣчу, кою алкалъ онъ съ иныхъ поръ, и, кажется, соединялось въ ней желаемое и дѣйствительное.

Возглавить битву, не возглавляя ее на ладъ военачальниковъ обычныхъ, ковать побѣду силою духа, используя оружіе лишь какъ средство, второстепенное и вспомогательное, для М. было вполнѣ возможно. – Такъ казалось ему.

Глава 5. У-бытіе: сквозь тучи стрѣлъ

Повремени, мгновенье, ты, прекрасно!

Гете

Насти. Значитъ, ты хочешь по-прежнему шумѣть безъ толку и безъ пользы?

Гецъ. Да, безъ пользы. Безъ пользы для людей. Но что мнѣ до людей? Богъ слышитъ меня, и я терзаю его слухъ, этого съ меня довольно. Богъ единственный достойный противникъ. Есть богъ, я и прочія тѣни. Этой ночью я распну бога, убивъ тебя и еще двадцать тысячъ; страданіе господа безконечно, а стало быть, безконеченъ тотъ, кто заставляетъ страдать. Этотъ городъ будетъ сожженъ, господь объ этомъ знаетъ. Ему сейчасъ страшно, я это чувствую. Его взглядъ прикованъ къ моимъ рукамъ, его дыханіе касается моихъ волосъ, его ангелы плачутъ. Онъ, словно простой смертный, говоритъ себѣ: можетъ быть, Гецъ не осмѣлится. Плачьте, ангелы, плачьте – я осмѣлюсь! Сейчасъ я выступлю вопреки его страху и гнѣву. Этотъ городъ вспыхнетъ пламенемъ; душа господня – галерея зеркалъ, и отсвѣтъ пламени повторится въ нихъ милліоны разъ. Вотъ тогда я буду знать, что сталъ настоящимъ чудовищемъ. (Францу.) Мою шпагу!

<…>

Генрихъ. <…> Если хочешь заслужить адъ, достаточно не вылѣзать изъ своей кровати. Міръ несправедливъ; разъ ты его пріемлешь – значитъ, становишься сообщникомъ, а захочешь измѣнить – станешь палачомъ. Ха! Земля смердитъ до самыхъ звѣздъ!

Сартръ