Северный крест

Однако признаемъ: несмотря на многострастныя рчи, облакъ унынія и безсилья словно виталъ надъ головами. Но былъ онъ виденъ только Акаю.

Вдругъ иные изъ толпы увидали приближавшихся одянныхъ въ латы, немногихъ числомъ. Издали подошедшіе, мря въ аэр, крикнули властно:

– Именемъ царя Имато спрашиваемъ: кто дозволилъ собраніе, неугодное богамъ? Кто ищетъ Смерти?

Толпа молчала. Иные, стремясь быть незамченными, спшно убгали. Иные, напротивъ, сжимали кулаки или брали въ руки окрестные камни. Акай, оцнивъ положеніе, велегласно воскликнулъ:

– Не пужайтесь! Со зломъ борются не словами: мечами. Обрушимся же на нихъ лавиною!

Слышались возгласы ободренія:

– Да поразитъ ихъ молнія всеиспепеляющая!

– Да, мы бросили вызовъ Судьб, – всё боле и боле воодушевлялся Акай, – мы выше Судьбы, намъ заповданной, они, они, ввергли насъ въ пучину горестей и бдъ.

– Да!

– Дло говоришь!

– Заревыя мысли сказываешь!

– Да родится возстаніе! – тихо и торжественно сказалъ Акай.

Его вопрошали:

– Что такое возстаніе?

– Война неимущихъ и голодныхъ противу имущихъ и сытыхъ, нищихъ противу богатыхъ, рабовъ противу господъ… – отвчалъ онъ съ достоинствомъ.

– Дло благое, отецъ! Заревое.

– Свергнемъ Имату, братья, и поставимъ своего царя. Чаю конца Имат со слугами его. На одно бо солнце глядимъ, да не одно димъ.

– Кноссъ – сердце Крита, идемъ же на Кноссъ!

– Не сердце – утроба!

Начальникъ критскихъ братьевъ крикнулъ что есть мочи:

– Подлая чернь! Взбунтовавшаяся противу уставовъ божественныхъ. О низкія души!

А Акай тмъ временемъ грозно-громно возопилъ, властно оглядывая голытьбу, братьевъ-по-несчастью, и очи его сверкали недобрымъ огнемъ:

– Сорвемъ оковы – обрушимся же на братьевъ критскихъ: аки лавина съ горъ низвергается, такъ и намъ слдуетъ низвергнуть ихъ! Идемъ на нихъ!

Часть толпы – и впрямь – лавиною обрушилась на царскія войска, отчего послднія дрогнули и бжали, не прошло и десятой доли часа: казалось бы, побдой увнчалась гордая вылазка, однако возставшіе увидали, что спасшіеся бгствомъ были лишь передовымъ отрядомъ царскаго войска.

Акай свистнулъ и прорычалъ оглушительно:

– Эй, голытьба! Бжимъ, братья: недалече отъ горы Иды есть людъ лихой, туда сіи, – указывая на братьевъ критскихъ, – вовкъ не сунутся. Воля тамъ вольная, братцы. Всхъ обиженныхъ Судьбою – примемъ. Отсидимся да силы наберемъ. А посл – такою лисой по Криту пройдемъ – три года куры нестись не будутъ!

– Да, у Крита, когти, якъ у орла, – молвилъ кто-то, – бжать надобно.

– Недужится теб, вотъ и бжать совтуешь! – говорилъ второй.

– Ой, братушки, что же съ нами будетъ теперя? Что жъ содяли, черти окаянные? – вопрошалъ третій. А четвертый добавилъ себ подъ носъ: «Быть было худу, да подкрасила встрча».

Акаю тмъ временемъ думалось: «Заступаютъ дла великія. Едва ль здсь и дюжина сыщется годныхъ для дла сего, но въ томъ дло, чтоб и ихъ ото сна пробудить; въ тайникахъ своей души я всё же лелю надежду».

– Здравься, Акай, и да покровительствуютъ теб боги и всего пуще богини, во глав коихъ всеобщая Матерь, родительница всего сущаго, – сказалъ нкій молодецъ годами ни старъ, ни молодъ.

Акай какъ ни въ чёмъ ни бывало продолжалъ, словно говоря самъ съ собою, больше глядя въ никуда, под ноги, то возводя очи къ небесамъ, не смотря на толпу:

– Я бывалъ во многихъ странахъ: везд есть законъ – лишь здсь его нтъ.

– Что есть законъ? – вопросилъ кто-то изъ толпы.

– То есть сводъ правилъ, что должно, а чего не должно, высченный на табличкахъ, неизмняемый. А Вы вдаете токмо глаголы царя и жрицъ завты и уставы божественные, – это законы ваши. Я пришелъ отмнить законы сіи и начертать иные.

Вдругъ возсталъ нкій богатырь, притворявшійся спавшимъ, и сказалъ:

– Помедли съ возстаньемъ, помедли, говорю. Скоро только блохъ ловятъ. Поторопитесь – попадете блох на зубъ. И пропадете.

Толпа – соборно – вопросила:

– Чего медлить?

– О нетерпливые, вы не вдаете…не ходите на Иду-гору – богинь прогнваете! – отвтилъ онъ.

– Пустое сказываешь! Всё мы вдаемъ: зачнемъ! Блоха проскочила, столъ повалила.

Акаю про себя думалось: «Въ душахъ ихъ царствуетъ страхъ неистребимый, и покорность, и подъяремность».

* * *

Гора Ида была убжищемъ возставшихъ. Немногіе поначалу пошли за Акаемъ. Заря играла на снгахъ Иды-горы, вершина коей была вчно-одяна въ снжныя убранства – словно не было и нтъ безмрныхъ и безмирныхъ жаровъ въ раскаленныхъ низинахъ Крита. Природа даровала покой, и ощутительнымъ былъ хладъ вечнозаснженной горы.

Возставшіе знакомились между собою, называя другъ друга братьями. Братались. Часто слышны были такіе разговоры:

– А ты, братъ, хто? Вижу, вс тутъ полусвободные, простые люди. Я овцепасъ.

– Владычицы горшечникъ бывшій. Косой – имя мн.

– А я, братъ, пахарь. Рябымъ звать меня.

– Мы – поставщики льна.

– А мы рабы царскіе. Убгли.

– Псарь.

– Строители кораблей! – крикнуло нсколько сидвшихъ поодаль.

– Рыбакъ я. Кривымъ прозванъ.

– А я, братъ, ремесленникъ. Прозвищемъ Рудый.

– Такъ ты жъ работаешь на народъ. Всегда въ тепл, державой пригртъ! – съ ухмылкою и злобнымъ прищуромъ сказалъ нкій среднихъ лтъ.

– Не пригртъ, а отптъ, – отвтилъ ремесленникъ, потрагивая голову.