Северный крест

Чередою нескончаемою хлынулъ народъ: къ предмстьямъ Кносса; людъ былъ угрюмъ и напоенъ страхами за свою дерзость; но – скоре благодаря, нежели ему вопреки, – была толпа шумлива, гоготала она, разливаясь по аэрамъ отъ гулкихъ басовитыхъ голосовъ до пищанья дитятъ; и былъ гулъ по земл критской; и была чернь зла; и злой былъ жаръ дневной.

Ширилось число пришедшихъ, преходя въ великое множество. Случись множеству сему быть едину, то была бъ сила прегрозная, но была толпа сущностно разсянною: одна часть алкала, какъ то ей всегда было свойственно, хлба и зрлищъ; она и вдать не вдала, что помимо хлба земного есть хлбъ небесный. Иная часть толпы также вдать не вдала о хлб небесномъ, но въ отличіе отъ черни, желавшей во что бы то ни стало утолить извчные свои глады – здсь и сейчасъ и любою цной (хотя бы завтра ихъ и казнили), – сія часть толпы желала перемнъ и ради перемнъ жертвовала до времени хлбами и зрлищами. Но какихъ именно перемнъ алкала она? Ясно одно: свергнуть Касато и царствовать вмсто него и владть Критомъ.

Но вотъ возставшіе, влекомые да подгоняемые красноярымъ быкомъ страстей, уже близъ Кносса; Кноссъ – въ кольц возставшихъ; осажденъ Кноссъ, столица минойскаго Крита, и, кажется, нтъ исхода для него. Близятся возставшіе къ кносскому дворцу-лабиринту: къ послдней твердын. Касато въ немъ нтъ, Касато схороненъ Критомъ, незримо обитая не то въ немъ, не то въ Египт, и одной лишь Матери было извстно, гд былъ онъ схороненъ; но есть жрицы въ Кносс, въ кносскомъ Дворц.

Словами чахлыми и лживыми бросилась власть въ сердца и желудки народные. Иные – съ глазами боле алчными и желудками боле пустыми – врили: поддавалась они въ своемъ ослпленіи увщаніямъ жрицъ: власть общала быть какъ никогда ране щедрой, случись толп разойтись и выдать въ руки жрицъ своего главаря. Но и другая, еще мене терпливая, съ волею еще боле короткою, часть толпы пускала слюни отъ обещаемаго: обещаемое – дары Аримана (неизвстнаго въ этихъ земляхъ лишь названіемъ, но не тмъ, чмъ онъ вдаетъ) – туманило мозги: всего лишь одно имя, одинъ лишь жестъ десницею на главаря, вншне никакъ отъ прочихъ не отличимаго, – и ты сытъ какъ никогда ране. Боле того: вс сыты; и, быть можетъ, надолго: кто вдаетъ? Но на иной чаш всовъ – Свобода чаемая, о коей не разъ вщалъ Акай. Иные, наиболе свободные изъ собравшихся, сознавали, что царь гласомъ жрицъ либо обманетъ, либо даруетъ десницею народу то, что украла у народа шуйца; но таковыхъ было не боле сотой доли отъ всхъ собравшихся.

Толпа надвигалася – несмотря на страхъ, оледенившій сердца, лишь сердца, – на дворецъ. И вотъ – окружила его: попала въ тенеты Лабиринта. Грозны были лица, и грознымъ предстало бы самое зрлище, случись кому увидть сіе изъ эпохъ боле сытыхъ.