Северный крест

– Безрадостная картина, – оглядев окопы, сказал Лебедев, расстроенно щелкнул кнопками перчаток.

В окопы угодил весь экипаж миноноски, – собственно, как и обещал контр-адмирал Иванов, – кроме Рунге и молчаливого боцмананта по фамилии Мироненко, хорошо знающего и машину, и трюмное хозяйство, – даже Митька Платонов, и тот получил в руки винтовку и, крякая недовольно, отбыл на сухопутный фронт.

Мрачно оглядев вслед за командиром окопы, Митька молвил бесстрастным голосом:

– Здесь мы все и останемся!

Его услышал Кислюк, помахал протестующе рукой:

– Типун тебе на язык, кок!

Митька Платонов покосился на мичмана, заметил в его лице перемены. Лицо артиллериста словно поползло в сторону, сместилось, опухло с одного бока, но главное было, что у мичмана были совершенно угасшие, какие-то перемерзлые мертвые глаза, в них не плескалось ни единой живой блестки.

К вечеру красные пошли в атаку.

Соседями моряков оказались солдаты из сводного стрелкового батальона – считалось, что надежного, на деле же здорово размытого, разрушенного пропагандой, агитаторами, листовками и книжками, на которых был изображен красный богатырь с винтовкой в руке и лицом Льва Троцкого, конечно, не обошлось без денег – в окопах раздавали царские десятки, как потом выяснилось, фальшивые, отпечатанные в Германии, – батальон этот был готов брататься с кем угодно, хоть с самим дьяволом, лишь бы его не заставляли воевать.

Увидев шеренгу красных, бесстрашно, без единого выстрела, идущую на его позиции, батальон вымахнул из окопов и двинулся навстречу.

– Что они делают? – не понял Лебедев. – В штыковую атаку, что ли, пошли? – Приподнялся над пулеметом, чтобы лучше видеть происходящее. – Что они делают, не могу разобрать.

Последним из окопа выпрыгнул капитан в длинной шинели, кинулся следом за солдатами – это был командир батальона, Лебедев с ним успел познакомиться, – закричал отчаянно:

– Братцы, что вы творите? Остановитесь!

Капитан ухватил за плечо маленького солдатика в кургузой шинельке и большемерных, гулко хлопающих по икрам сапогах, подтянул к себе, но тот вырвался и наставил на командира батальона штык винтовки.

– Опомнись, Бовыкин! – пытался воззвать к его совести капитан. – Ты же присягу на верность давал!

– Да плевать я хотел на твою присягу! – зло огрызнулся солдатик, передернул затвор винтовки. – Отцепись!

– Стой, Бовыкин!

Раздался слабенький, какой-то ненастоящий выстрел, – или это только показалось Лебедеву, что он ненастоящий, командир батальона схватился рукой за грудь и тихо согнулся в коленях.

Батальон двинулся дальше – брататься с красными. Лебедев удрученно покачал головой и пригнулся к пулемету.

Одной длинной очередью он смел едва ли не половину батальона – Бовыкина пуля поддела с такой силой, что он по-птичьи распластался над землей, раскинул в стороны обе руки и, кажется, несколько метров летел по воздуху.

Следом за очередью лебедевского пулемета – выждав, когда он затихнет, – дал такую же длинную очередь еще один «максим», установленный на правом фланге. Красные ответили залпом из винтовок, к ним присоединились остатки сдавшегося батальона, и через мгновение поле, примыкающее к реке, превратилось в одну большую «кучу-малу». Все на поле смешалось…

Долго наступать красным не довелось – они развернулись и побежали.

Экипаж миноноски тоже понес потери: пулей, всадившейся точно в горло, в самый кадык, был убит мичман Кислюк. Никто не видел, никто не слышал, как это произошло. Кислюк лежал, откинувшись спиной к противоположной стенке окопа, и чистыми, ничего не выражающими глазами смотрел на людей, с которыми в последний год делил все тяготы жизни, все, что выпало на их общую долю.

Несколько минут Лебедев молча стоял около мертвого мичмана, потом протянул руку и закрыл ему глаза.

– Прости всех нас, – произнес он тихо. – Пусть земля будет тебе пухом. – Он оглядел матросов, сгрудившихся в окопе. – Четыре человека, добровольцы, – на рытье могилы мичману, – сказал он. Поймав несколько недоуменных взглядов, пояснил: – Атак красных сегодня больше не будет. Да и та атака, которая была, предпринята не против нас, а для того, чтобы увести к себе батальон предателей.

Первым взялся за лопату Митька Платонов.

– Я готов рыть могилу. Хороший человек был их благородие. – Лицо Митьки сделалось жалостливым, около губ прорезались скорбные морщины, придали лику его мученический вид.

Над окопами, над рекой, одна за другой пронеслись несколько утиных стай. Утки уходили на зимовку в теплые края, они спешили, и спешка эта означала одно – надвигается жестокая зима, надвигается быстро, скоро будет здесь. И несет зима одно – беду.

* * *

Крутикову и стонущему, хватающемуся за голову Ликутину повезло меньше, чем Андрюхе Котлову.

Упустив Андрюху, Ефим налился кровью, приказал, ткнув пальцем в пленников:

– Этих двоих – связать. Чтобы не утекли…