Северный крест

Бывали у Миллера и неприятные моменты. Будучи человеком добрым, он допускал мысль, что те, кто тоскует по России и желает вернуться назад на родину, ставшею советской, могут это сделать… Имеют право. Миллер даже написал письмо влиятельнейшему Сазонову[26], бывшему министру иностранных дел России, с просьбой посодействовать этому. Удивленный Сазонов прислал отрицательный ответ – подобное совершенно недопустимо, считал он, ведь человек, вернувшийся в Россию, будет обречен, и его если не сегодня, то завтра обязательно расстреляют в чекистском подвале. Однако Миллер, которого ответ Сазонова совершенно не убедил, продолжал пробивать эту возможность по официальным каналам.

В результате два десятка солдат отбыли в Россию.

Офицеры устроили Миллеру настоящую обструкцию.

Во время заседания комитета они один за другим вставали с места и безжалостно, не выбирая выражений, хлестали резкими словами генерала.

– Кто дал вам право посылать отсюда русских беженцев к большевикам? Ведь вы же знаете, что в Совдепии их ждет одно из двух – либо расстрел, либо голодная смерть в тюрьме!

Миллер не знал, чем ответить на эти обвинения. Он лишь сжимал кулаки, вскакивал с кресла и нервно, с силой давя каблуками сапог ковер, ходил по кабинету.

В конце концов большинство из тех, кто находился с Миллером в Норвегии, получив визы, отправились в те страны, в которые эти люди хотели выехать. К Врангелю направились лишь тридцать шесть человек (из Финляндии, для сравнения, – шестьсот девять). Летом двадцать первого года Комитет по делам беженцев был расформирован – кончились деньги, существовать было не на что, и Миллер издал соответствующий приказ.

Сам он к тому времени уже год как находился в Париже, являясь представителем генерала Врангеля во Франции. Официально же его должность называлась так: главноуполномоченный по военным и морским делам Главнокомандующего Русской армией.

Именно Миллер изыскал деньги для того, чтобы разбитые войска Врангеля могли покинуть Крым.

Часть вторая

В Париже Миллер много работал – поднимался ранним утром, когда влажный серенький рассвет еще только занимался, окрашивал коньки крыш и трубы в жидкий, слабо поблескивающий лаком колер; над домами вспухали дымы, и начинало вкусно пахнуть горелым углем и свежим хлебом. Генерал делал зарядку и усаживался за письменный стол.

В среде русской эмиграции в Париже он обрел славу ловкого дипломата, который мог провести любые переговоры – по любому поводу, начиная с покупки нефти в Чили для нужд белогвардейских юнкеров, обучающихся в Аргентине и Болгарии, и кончая организацией знахарских курсов для медбратьев в Македонии и поставками вяленого бычьего мяса русским беженцам в Ливан. Миллер разбирался во всем. Он мог уговорить любого представителя власти, чтобы тот, как принято выражаться, наступил на горло собственной песне и совершил какой-нибудь непопулярный шаг, – генералу и это удавалось. Он мог уладить любой конфликт.

Летом двадцать первого года в Париж прибыл генерал от кавалерии Шатилов Павел Николаевич[27], непосредственный шеф Миллера, – начальник штаба врангелевской армии. Нужно было добиться от французских властей – а это мог решить только маршал Фош[28], – чтобы эти власти не препятствовали консолидации, объединению раздробленных белогвардейских частей на территориях, подведомственных Франции.

Шатилов – угрюмый, с нахмуренными бровями, из-под которых пытливо поглядывали выгоревшие, почти бесцветные глаза, – в Париже чувствовал себя неуютно, и поэтому Миллер сопровождал его буквально всюду, а на переговорах с генералом Вейганом[29], начальником штаба маршала Фоша, вообще не отходил от него ни на шаг, более того – иногда целиком «перетягивал одеяло» переговоров на себя. В результате все вопросы, с которыми генерал Шатилов приехал в Париж, были решены.

Вечера Миллер старался проводить в кругу семьи – в основном с Натальей Николаевной. Сын их Коля, общительный, со звонким смехом юноша, ставший самостоятельным, старался жить обособленно, в любую удобную минуту – ускользнуть из-под опеки родителей. Время супругам приходилось проводить за шарлоткой – вкусным яблочным пирогом – и чаем по-английски – с молоком. Иногда они играли в карты – в безобидного русского «дурака», а еще Миллер выкраивал примерно полтора часа для того, чтобы посидеть над различными собственными бумагами.

Наталья Николаевна постарела, чуть подурнела, она старалась регулярно бывать у массажисток и поддерживать себя в форме – удавалось это ей, к сожалению, не всегда – эмиграция и годы брали свое. Миллер, с грустью глядя на увядающее лицо своей жены, вспоминал времена, когда молодость они считали вечной. Как глупы они были тогда…

Он подходил к жене, подносил к своим губам ее пальцы:

– Тата, Тата… Моя Таточка.

Что-то нежное, расслабленное возникало в нем, рождало внутри тепло, он вновь целовал пальцы жены и произносил шепотом:

– Ах, Тата, Тата, как много всего осталось позади.

– Дай нам бог, Эжен, пережить то, что ждет нас впереди.

Иногда их разговоры принимали философский характер. Так и в этот раз.