Северный крест

Вот такая интересная коллизия сложилась в руководстве русского воинства, оказавшегося за рубежом.

Параллельно с работой у Миллера прапорщик Глотов начал сотрудничать с русской газетой «Возрождение». Ее решили издавать – но еще не выпустили ни одного номера – академик Струве, философ, экономист, историк и вообще очень образованный человек, и Гукасов[31] – богатый нефтяник, отчаянный консерватор. Надо заметить, что эмигрантские газеты в Париже в ту пору возникали очень часто, но еще чаще исчезали, лишенные средств, они ныряли на дно и никогда больше не всплывали.

Через полгода, кстати, самыми приметными сделались три газеты – «Возрождение», «Последние новости», выпускавшиеся несколько лет, издателем которых был Милюков и, соответственно, партия кадетов, а также «Дни» Керенского и стоящих за ним эсеров.

Первое задание, которое Глотов получил для будущего издания, – взять интервью у великого Шаляпина. Глотов видел его в театре Елисейских Полей – точнее, слышал, но Шаляпин – это было нечто гораздо большее, его нельзя просто слышать, нельзя просто видеть, его надо воспринимать всем естеством, целиком, всей натурой, вот ведь как, – Митя был потрясен… Как величественно умирал на этой сцене царь Борис! Глотов несколько дней ходил после спектакля ошарашенный и очень жалел, что с ним в театре не было Анечки Бойченко – Миллер отправил ее в командировку в Сербию.

И вот он у Шаляпина в квартире. Квартира у великого певца – огромная, очень богатая, на стенах много картин. Помимо работ старых мастеров, около десятка портретов самого Шаляпина – кисти Коровина, Серова, Кустодиева, на полу расстелен роскошный персидский ковер гигантского размера, в углах кабинета стоят огромные фарфоровые вазы.

Глотов хлопал глазами и не верил тому, что видел, ему даже хотелось ущипнуть себя – действительно ли он находится в квартире Шаляпина или нет.

Шаляпин уселся в глубокое кресло и теперь угрюмо посматривал на посетителя. Лицо певца было тяжелым, кожа на щеках имела нездоровый серый вид.

– Ну, молодой человек, спрашивайте, – предложил он, – что вы от меня хотите?

Прапорщик молчал – он не мог пересилить робость, появившуюся в нем. Глотов слышал в штабе, что Шаляпин в Париже здорово пьет – делает это втихую, скрытно от жены и дочерей, а жена, говорят, раз в три-четыре дня целиком «шерстит» квартиру, проверяет – не спрятана ли где бутылка? Возможно, поэтому лицо у Шаляпина было таким болезненным.

На стене в кабинете висели величественные часы, больше похожие на буфет с посудой, чем на хрупкий механизм, показывающий время. Ход у них был гулким, бой – рокочущим, басовитые часы эти были похожи на самого Шаляпина.

Шаляпин молча побарабанил пальцами по поверхности большого письменного стола, отвел усталые глаза в сторону, посмотрел на настенные часы, потом взял со стола большую золотую луковицу, щелкнул крышкой, посмотрел, сколько времени показывают стрелки на луковице.

– Молодой человек, вы играете в беллот? – неожиданно спросил он у Глотова.

– Нет.

– Жаль, – Шаляпин вздохнул, – очень нужная игра.

Именно так и сказал – «нужная игра». Беллот был сродни русскому «дураку», игрой такой же непритязательной, плоской, хотя и занятной, назвать ее «нужной» можно было лишь с большой натяжкой. На Митином лбу собрались вопросительные морщины; поинтересоваться же у великого человека, в чем нужность простой карточной игры, он не смел, все понял и, усмехнувшись, печально пояснил:

– Отвлекает от мыслей о России. Тоски бывает меньше.

Шаляпин был болен той же болезнью, что и многие эмигранты, – тосковал по Родине, только вот бороться с этой болезнью ему было гораздо труднее, чем другим.

Несмотря на барские замашки и высокомерный вид, этот человек не был ни барином, ни спесивым зазнайкой – он был обычным русским мужиком со всеми присущими русскому мужику слабостями и сильными сторонами, с болью, маятой и очень нежной душой и никак не мог справиться с ностальгией.

– Россию, Федор Иванович, вспоминаете часто? – спросил Митя.

– Каждый день, каждый час, каждую минуту, – признался Шаляпин, крупное лицо его дрогнуло, и он тяжело вздохнул. Глотов понял: вот потому-то, что Россия не отпускала его, Шаляпин и пил. – Спросите меня, молодой человек, счастлив ли я на чужбине? – Шаляпин вновь вздохнул, задержал взгляд на настенных часах и ответил, не дожидаясь, когда гость подаст голос: – Нет, нет и еще раз нет.

– Почему? – осмелился спросить Митя.

– У меня нет ни зрителей, ни слушателей, – горьким тоном произнес певец.

– Почему? – потрясенно спросил Митя. – Почему, Федор Иванович? Вас же в Париже на руках носят…