Северный Удел

– О, это давняя история, с самой Ночи Падения. – Мальцев заткнул «клемансину» пробкой, вздохнул, глядя на меня, и поднялся. – Отец ваш очень этим интересовался. И вы мне были очень симпатичны. Впрочем, прощайте.

– И все?

Мальцев обернулся у самых дверей:

– Для вас – все. Я должен обезопасить предприятие, так что… – Он дернул плечами и вышел.

Поднялся и Шнуров:

– Господин… э-э… Мальцев…

Он вышел из зала, поигрывая моим «Фатр-Рашди».

Я попробовал пошевелиться, но пустокровник пресек это на корню.

– А потом закопать или как? – услышал я Шнурова.

– Кому это нужно? – ответил Мальцев. – Уладите здесь, выезжайте следом. Думаю…

Он понизил голос, и я не смог разобрать остальные слова.

– Ясно.

Шнуров, посвистывая, проскользил тенью в проеме. Захрустело под сапогами битое стекло. С подъездного круга раздалось лошадиное ржание.

Ночь. Все еще ночь.

И неоткуда ждать помощи. Все, Бастель. Все.

– Вот чего не отнять, – сказал появившийся в зале Шнуров, – в женщинах высокой крови все-таки видна порода. Ножки точеные, грудки славные. Даже жалко, что мертвые. Смотрю на сестрицу вашу – красотка.

Он подождал моей реакции. Не дождался.

– Знаешь, Кольваро, – сказал он, – я не дам тебе легкой смерти. Испытаешь «пустую» кровь на себе. Жуткое зрелище вообще-то. Я этого не люблю, все забрызгают, звери эдакие, ни капельки в теле не оставят, поэтому – прощайте!

Шнуров взялся за створки, поглядел на застывших пустокровников.

– Убить их, – приказал он.

И весело засвистел, удаляясь.

* * *

«Пустая» жилка стиснула мое горло.

Мушки в глазах. Холод в груди. Отнимаются пальцы.

Да, это в привычках у палачей – начинать с малого, длить удовольствие. Кожа, суставы, мелкие кости, второстепенные сосуды. Все это ломается, лопается, прижигается медленно, с расстановкой, со знанием дела.

Жертва должна чувствовать свой распад, смотреть на свою кровь, украшающую брызгами стены, в идеале – кричать и биться в ужасе.

Ничего-ничего. Ждите. Я сейчас тоже начну…

Справа тоненько вскрикнул государь император, и что-то липкое, теплое попало мне на лицо, на губы. Солоноватое.

Кровь.

Через мгновение щупальца «пустых» жилок ввинтились и в меня.

Больно. Гуафр! Тяжело, тошно, подышать бы, глотнуть воздуха. Нет воздуха. Сплюнуть кровью. Все. Может, действительно встречусь сейчас с родными?

Смерть – как черный росчерк, черта…

Подведем черту под Бастелем: был, старался, не преуспел. Разбили в пух и прах. На что ты надеялся, мальчик?

Ни на что. Умира…

Кажется, на какое-то время я потерял сознание. Возвращение в реальность было похоже на популярные одно время гальванические опыты – очнулся, дрыгнул ногами, будто поднесли провод с искрой. Затем включили тусклый свет для одного глаза.

Странно, подумалось мне. Жив? А росчерк? Он привиделся или нет?

Тяжело, черт. Недоубит. Какая-то дурно пахнущая ткань лезла в рот, что-то упиралось в ребра и давило на пах. То, что виделось глазом, имело сходство с лаковыми паркетными плашками и ножками стульев. Кажется, я там же, где раньше. Зал. Зал – это уже хорошо.

Кое-как высвободив левую руку, я с трудом выполз из-под тяжелого, навалившегося на меня тела. Здоровый же детина. Нет чтоб упасть в сторону.

Ногу – раз, ногу – два.

Пустокровник, словно отчаявшись меня задержать, мягко опрокинулся на спину, подставив свечам угрюмое лицо. Мертвый: низкая кровь проступила дохлыми жилками.

А второй?

Я повернул голову.

Второй лежал рядом с государем императором, по-свойски забросив ему руку на плечо. Тоже мертвый.

Нет, подумал я, черный росчерк мне не привиделся. Он был. Он пришел…

Я вывалился из зала, зацепив рукой ремень беспечно валяющегося карабина:

– Господин полковник.

Огюм Терст не ответил мне.

Он сидел на стуле, упираясь желтоватой щекой в плечо. В месте ранения сюртук напитался кровью. Пепельные жилки укорачивались, распадаясь.

– Господин полковник.

Я опустился рядом с ним на пол.

Что я мог сказать мертвецу? Господин цехинский божок, вы побили рекорд по пребыванию на той стороне. Господин Терст, даже на грани смерти вы выждали момент и спасли меня и, возможно, государя императора, оставив удар напоследок. Господин учитель, я благодарен вам и буду помнить вашу науку. Простите за «Фатр-Рашди», наставленный вам в лицо.

Наверное, он бы улыбнулся моим словам.

И непременно покачал бритой головой: «Долгое прощание, Бастель, это слабость. Привязанность, черные мысли, ошибки…»

– Простите, Огюм, – сказал я уже вслух и поднялся.

Ночь в окнах чуть-чуть посерела.

Два часа? Три? Сколько я был в беспамятстве?

Мимо сложенных рядком трупов, мимо сдвинутых столов, сквозь пляшущие тени я прошел к лестнице, спустился по ступенькам, усеянным древесными щепками и трухой, к парадным дверям. Всюду лежали куски панелей и досок, совсем недавно составлявшие нашу фамильную старомодную мебель и оконные щиты.

Разгром. Разруха. Черные дыры окон.

Я передернул затвор на карабине.

Выломанные, пробитые телами створки. Широкое крыльцо со следами сажи в виде человеческих ступней под оставленной на перилах лампой.

Кто оставил? Шнуров? Мальцев?