Сэвилл

Уходя, он поглядел за раздвижные двери в зал. На полу лежала широкая полоса солнечного света, пригашенного матовым стеклом. Фигуры старшеклассников в белых майках, пританцовывая, то появлялись на свету, то ускользали в тень — они выпрямлялись, резко ныряли вниз, и, закрывая за собой дверь, он еще слышал их неровное, прерывистое дыхание.

Вечерело. Из контор начинали выходить служащие, и узкие улочки, ведущие к центральной площади, мало-помалу заполнялись людьми. Стайками шли девочки в зимней форме — синие юбки, белые блузки и синие пальто, достающие почти до щиколоток. Вместо соломенных шляпок на них теперь были береты. К ним присоединялись компании мальчиков из старших классов, они толпились на тротуарах вокруг площади, собирались перед большими окнами отеля, стояли, прислонясь к стене, уткнув носок ботинка в асфальт или расставив ноги, небрежно сунув руки в карманы, сдвинув фуражку на затылок.

Автобус был полон. Он сел наверху. Закрытые окна запотевали. Мимо проносились поля. Пассажиры вставали, снизу по узкой лестнице возле него поднимались другие. Когда он сошел в поселке, у него подгибались колени.

Задувал холодный ветер. Солнце зашло. Он шел по узким улочкам, испытывая странное ощущение, словно его подвесили в воздухе.

— Война кончится, еще и года не пройдет, это уж точно, — сказал отец.

Он сидел на крыльце с мистером Ригеном спиной к кухне. Тени на земле перед ними протянулись уже далеко.

Они сидели так почти час, и до Колина у кухонного стола время от времени доносился голос мистера Ригена, а иногда, прежде чем сказать что-нибудь, мистер Риген оглядывался, посмеивался и кивал:

— Вот наглядный урок нам всем — мальчик, который долго лямку тянуть не будет. Ему все дороги открыты, Гарри.

Отец смеялся, потом озабоченно оглядывался, проверяя, как он занимается.

— Шел бы ты в комнату, чтобы не отвлекаться, — посоветовал он.

Колин поглядел на него и помотал головой: матери не было дома, она поехала к своим родителям, и ему не хотелось сидеть взаперти.

— Стоит ей кончиться, все пойдет по-другому, — сказал мистер Риген. — Хватит жить нищими, точно тебя камнем придавило, выскребывать пропитание, как крысы.

— Навряд ли так уж все переменится, — сказал отец и снова оглянулся через плечо на истертые половички, на обветшалую мебель. — До войны жилось туго, так не думаю, чтобы после стало намного легче.

За последний год отец попритих; он уже не хватался за газету с прежней жадностью, не кричал, чтобы они замолчало, едва по радио начинали передавать последние сводки. Словно какой-то жизненно важный вопрос, которому он отдавал всю свою страсть, вдруг разрешился, и ему приходилось искать, чему теперь посвятить себя; словно чувства, которые прежде обуревали его, когда он читал в газете или слушал по радио сообщения о боях, о наступлениях, об оружии, захваченном у противника, искали теперь другого выхода, другого кипения событий, чтобы сосредоточиться на них. Теперь он был ответственным за противовоздушную оборону по их улице, и в чулане под лестницей хранился латунного цвета насос с деревянной ручкой и пожарный шланг. В большом заброшенном доме возле шахты был устроен пост противовоздушной обороны: две комнаты привели в жилой вид, и там сменные дежурные кипятили себе чай и спали, а когда начинали выть сирены, прислонялись к стене снаружи, курили и рассеянно поглядывали на двор шахты. Налеты теперь бывали редко. Как-то ночью два самолета бомбили город, и на следующее утро Колин по дороге в школу увидел из окна автобуса торчащий среди груды развалин дом со срезанным фасадом.

— Больше не будет безработицы, — говорил мистер Риген. — Не то что в прошлый раз: офицеры продают шнурки для ботинок, ни работы, ни крова над головой для тех, кто вернулся.

Каждый раз, когда он наклонялся вперед, открывались его подтяжки. Он пришел без пиджака, но поверх жилета надел джемпер. Подтяжки кончались петельками, и под ними виднелся верх подштанников.

— Да откуда же быть разнице, — сказал отец. — Те, у кого были деньги, так при них и остались, а у кого их не было, так и сейчас нет.

— А, дайте только ей кончиться, и будет большая перетряска, — сказал мистер Риген. Он курил трубку — недавнее приобретение, и запах ее чувствовался в самой глубине кухни. Дым голубоватым маревом повисал в воздухе над крыльцом. — Слишком много народу перебито, слишком много стран пострадало, чтобы все осталось, как прежде.

— Ну, может быть, кое-что и станет получше, — сказал отец со вздохом и без всякой убежденности в голосе.

Во дворе раздались шаги.

В прямоугольнике двери появилась миссис Шоу.

— И какие же великие проблемы вы решаете? — сказала она. — Привели мир в порядок или еще нет?

— Немножко его закруглили, миссис Шоу, — сказал мистер Риген. — Убрали острые углы.

— Вот те на! А я про них ничего не знала, — сказала миссис Шоу.

— Да уж не сомневайтесь, поглаже стал, — сказал отец. — Риген только рот раскроет, и все в ажуре.