Съевшие яблоко

Мальчик, оставленный ей за партой, поднял голову и проводил их любопытным взглядом.

Мезенцев не впервые пил чай в этой крошечной, похожей на шкаф комнате. Но только после того, как закончил школу. По неписанному правилу ученикам сюда ход был воспрещен.

Теперь же с высоты возраста было очень приятно неторопливо прихлебывать чай с конфетами, делиться не особенно значительными новостями и предаваться воспоминаниям, которые для каждого выглядели немного иначе, потому что во время событий Мезенцев был еще учеником, в Капитолина Елисеевна еще его учителем.

В самой подсобке ничего не менялось. Шли годы: ученики приходи и уходили, получали аттестаты. А здесь все так же лежали спиртовки и мензурки, коробки с реактивами, белый халат и даже старая шуба Капитолины Елисеевны все так же висела в углу. Запах в крошечной комнате тоже оставался прежним. Мезенцев почувствовал острую нежность к бывшей классной.

Столько часов, столько воспоминаний…

— Я закончил!

Неожиданность с которой Мезенцев был вырван из вязкой тягомотины собственных мыслей настолько заставила его опешить, что он даже не сразу понял откуда голос.

А это распахнулась дверь. Только на щелку, но и этого оказалось довольно, чтобы в нее тут же просунулась любопытная детская мордашка. Просунулась и требовательно уставилась на учительницу.

Голос у мальчонки был звонкий, настырный и писклявый до рези в ушах.

Мезенцев невольно поморщился. Капитолина Елисеевна тоже неодобрительно глянула на бестактного ученика.

— Подожди за дверью, — лицо ее посуровело, глубокие морщины сложились сеткой недовольства. И Мезенцеву стоило усилий не улыбнуться. Сразу вспомнилось, что в детстве одного намека на такой взгляд ему было достаточно для того чтобы провалиться сквозь землю.

Но мальчонка в двери совершенно не впечатлился. Мордашка у него была открытая и бесхитростная, а длинные, давно нестриженные волосы придавали неуловимое сходство с мультяшным сумасшедшим профессором.

— Но я же все закончил! — От негодования у него покраснели щеки. И уши. Ярко заалев в копне торчащих волос.

Мальчик глубже просунулся в дверь. Узкие плечи сжались гармошкой и ворот пиджака выпятился вокруг тощей шеи как ошейник на худой собаке.

Только тут он, казалось, заметил гостя, чайник и конфеты. Попеременно уставился на все три предмета и самым интересным выбрал гостя, вперив в того беспардонно-вопросительный взгляд.

— Я сейчас подойду, — с нажимом проговорила учительница, бросив на мальчишку короткий, уничтожающе- строгий взгляд. А через секунду негодующе прикрикнула, — Ян, выйди я сказала!

Только тут до того, казалось, дошло. Пострелёнок задумался, замер, подергивая тонкими подвижными губами — но никакого другого повода не придумал и, наконец, нехотя юркнул за дверь. Плотный великоватый пиджак слегка застрял в дверях и скребнул его по красным ушам.

Дверь закрылась — Мезенцев рассмеялся.

Капитолина Елисеевна разгорячено выдохнула и неодобрительно покачала головой.

— Неймется, вот уж подождать минуту не может. — Но вдруг сама засуетилась, — Никит, ты не подождешь меня пару минут? Пойду посмотрю чего он там нарешал, а то ведь покою не даст.

Мезенцев кивнул без возражений.

У Капитолины Елисеевны не было ни мужа, ни детей. Школа, этот кабинет, подсобка и ученики, ученики, ученики…

Из класса смутно долетали обрывки речи, почти не различимые из-за плотной двери. Впрочем, Мезенцев и не прислушивался, вытянул длинные ноги — со своим почти двухметровым ростом в каморке ему было тесно — и прикрыл глаза. Но подремать ему не удалось.

Чем больше, звуков долетало из-за двери, тем сильнее Мезенцев изумлялся. Впервые на его памяти кто-то с железной старухой спорил.

Молодой человек с легким интересом прислушался.

Настырный детский голос перебивал учительницу, на чем-то настаивал. Похоже, вечная Капитолина Елисеевна все-таки начала сдавать — Мезенцев почувствовал смутную жалость. Он вдруг остро это осознал — от нее пахло старостью. И запах этот, приторная отдушка мела, нафталина и приближающейся немощи подспудно ощущался даже в пустой каморке.

Отсутствовала железная старуха четверть часа. А вернулась взволнованная, запыхавшаяся, будто пробежала стометровку. И победила в эстафете.

Смеясь развела руками:

— Вот ведь! Спорит! И не прав, а спорит! — она опустилась на стул, все еще пытаясь отдышаться, и рассмеялась, — ну и правильно, что спорит. Мнение свое отстаивает. — И неожиданно добавила, — а ты его не помнишь? — всплеснула рукой, не дожидаясь ответа, — это ведь Лизы Романовой братишка. Ходит ко мне каждый день, по три часа занимаемся. За полгода уже всю неорганику освоил, быстрее меня решает. — И снова со старческой поспешностью перескочила, — а Лизу-то помнишь — ой как вас тогда в милицию забрали.

Мезенцев почему-то сначала подумал о том, что сам ни за что на свете не согласился бы по три часа в день просиживать в этом старом пыльном склепе. А уже потом про Лизу.

Лиза. Важная часть его детства. О которой давно забыли и никогда не говорили.