Съевшие яблоко

— А дома сладкого принципиально не ешь?

Не отрываясь от липкого мятого шоколадного батончика тот пожал плечами:

— Дома не бывает, у Дениса Матвеевича язва.

Он сказал это так, будто все объяснил, почти равнодушно, лишь с легким оттенком сожаления.

— Твой дядя?

И сам устыдился своего лукавства. Почему-то с этим ребенком любая фальшь казалась почти предательством.

Мальчик промычал что-то невнятное.

— И как тебе с ним живется?

Тот бросил на Мезенцева короткий неопределенный взгляд, потом вяло пожал плечами. Взгляд его стал уклончивым, лицо потерянным, и даже сладкое очевидно утратило свою привлекательность. Мальчик коротко глянул на темную улицу, на небольшую толпу мужчин у прилавка, а потом на Мезенцева:

— Мне домой пора.

К Денису Матвеевичу у Мезенцева не было определенного отношения. Только какой-то смутный, привнесенный извне негатив, ведь он слышал об этом человеке только от Лизы. Но ей вряд ли можно было так уж доверять, она была обижена, а потому пристрастна.

Однако и Ян вовсе не спешил домой. Несмотря на то, что сам же первый напомнил о необходимости поторапливаться, шел он медленно, нога за ногу. Заметно поскучнел, насупился. Глядел под ноги.

Чем ближе они подходили к дому Лизы, тем сильнее тот куксился и под конец лицо его приобрело то насуплено-отстраненное выражение, которое когда-то появлялось у сестры.

Или Мезенцеву так показалось, потому что о Лизе он сейчас думал. И снова силился представить ее взрослой, двадцатидвухлетней. Он опять погрузился в свои мысли настолько, что почти забыл о ребенке, только в самый последний момент натянул на лицо несколько принужденную доброжелательную улыбку и потрепав того по макушке, бросил:

— Ну бывай.

Тот очень серьезно кивнул в ответ и отвернулся к двери.

Мезенцев развернулся, уже слыша, как пищат кнопки домофона, нажимаемые детской рукой. Но вдруг, неожиданно для самого себя, подался назад:

— Эй, погоди-ка.

Мальчик удивленно обернулся.

— Запиши куда-нибудь мой телефон. Мало ли вдруг понадобится.

Тот сначала растерялся, но потом послушно распахнул рюкзак и записал на заднике потрепанной тетрадки. Глянул на мужчину снизу вверх и вдруг расплылся в такой восторженной благодарной улыбке, что вся его мордашка будто засветилась.

Этот ребенок так тепло светло улыбался, что сжималось сердце:

— Ты звони, если понадобится. Ну мало ли… — Мезенцев неопределенно повел плечами и уже сам прощаясь махнул рукой. Мальчик скрылся за дверью подъезда, а молодой человек неторопливо, вдыхая горячий почти летний воздух направился к матери.

И снова из глубин памяти выплывала несчастная, никому не нужная маленькая Лиза.

Когда Ян поднялся на свой этаж и вышел из лифта, то неуверенно затоптался у двери квартиры.

Ключи у него были, мальчик отпирал дверь сам, но вот Денис Матвеевич…

Денис Матвеевич старел и становился раздражителен. И раздражало его все: звуки шагов, незапертая дверь, грязь оставленная в коридоре, невымытая тарелка. И то, что по вине Яна ему теперь приходилось почти неотлучно жить в городской квартире.

Мальчик собрался с духом, щелкнул замком и глубоко втянул воздух, прежде чем приоткрыть дверь. И конечно та скрипнула. Чем больше он старался — тем громче выходил этот звук.

А Денис Матвеевич плохо спал.

Страдал старческой бессонницей, засыпал подолгу и с трудом, долго ворочаясь, кряхтя, бродя по комнате и шаркая ногами. И если Ян, затемно приходя от репетитора или приезжая с факультатива на который он уже самостоятельно ездил в Москву, нечаянно прерывал этот с трудом вымученный сон пожилой человек приходил в крайне скверное состояние духа. Долго бурчал себе под нос, жаловался и отчитывал.

Мальчик тихонько на цыпочках переступил порог. Пожилой профессор никогда навстречу не выходил.

Из комнаты Дениса Матвеевича раздавалось слабое тарахтение телевизора. Ян хотел было тихонько прикрыть дверь, но неловко дернул створку и та глухо ударила по косяку. В комнате раздалось недовольное перханье.

Все у него выходило как-то неловко и наперекосяк. Будь он на месте Дениса Матвеевича и сам бы подумал, что это нарочно. Он то забывал запереть дверь, то терял ключи, с его куртки натекала вода, а ботинки оставляли грязные следы. И почти каждый раз Ян оставлял в ванной включенный свет.

Но больше всего неприятностей выходило на кухне. Лиза называла его неуклюжим бегемотом. Но это было даже приятно — маленький худенький Ян чувствовал себя тогда большим-большим и сильным. Но то Лиза — она не сердилась.

А Денису Матвеевичу убирать за ним было тяжело. Профессор ругался, тяжело вздыхал и бубнил себе под нос. А чем больше Ян старался все сделать как следует, тем больше нервничал и становился совсем рассеянным. Он бесконечное число раз ронял крышки от сковородок, отчего на полу остались трещины в плитке. То и дело забывал что-то на огне и спохватывался только когда по квартире начинала идти удушливая вонь, а профессор чертыхаясь бежал на кухню, ухватившись за больную поясницу. А в прошлом году Ян даже поджег занавеску. По забывчивости включив огонь при распахнутом окне.