Съевшие яблоко

Вот и сегодня он, боязливо глянув на закрытую дверь в комнату, раскрыл холодильник. Достал тяжелую сковороду с пристывшими в зеленоватой жиже склизкими котлетами, как тут же не удержал ее за одну ручку, та накренилась и квартира огласилась грохотом упавшей крышки. Та завертелась на полу, издавая оглушительный грохот, Ян охваченный паникой кинулся ее поднимать, хотя все было уже сделано и торопиться не имело смысла. Но он поторопился и на пол в скользкой оболочке жира вязко плюхнулись две сползшие со сковороды котлеты. Ян охнул.

— Что ты опять творишь? — и комнаты послышались мерные шаркающие шаги и недовольное бурчание. Ян не знал какая провинность больше: то ли надо поднять крышку, то ли вытереть лужу. То ли выкинуть котлеты. Заметался и конечно поскользнулся. Едва не упав ухватился за дышащую на ладан дверцу шкафа с мусорным ведром, оставив на ней следы жирных грязных пальцев.

— Ну что еще такое?! — в дверях показалась усохшая, но по-прежнему величественно высокая фигура профессора. Громовый недовольный голос раздался уже над самым ухом.

Ян почувствовал, что тот сейчас скажет:

— Сколько можно?! Ну сколько раз я говорил. Сколько раз?! За что мне все это?! За что такое наказание. Это же невозможно!

А потом увидит все это…

И Ян не выдержав постыдно дал стрекача. Не дожидаясь пока профессор увидит испачканную дверцу, котлеты на полу и крышку под столом.

А еще, как вспомнил мальчик уже в комнате, забытую раскрытой дверцу холодильника. И грязные ботинки посреди коридора. Которые он честно намеревался отнести и вымыть, пока сковородка будет греться на плите.

Так никогда не бывало с Лизой. Лиза сама для него все делала, когда бывала дома — наверное потому, что он был такой неуклюжий.

Мысли о Лизе его расстроили. Ян уселся прямо на пол, выудил и-под кровати ее старый, подсдувшийся мяч и повертел в руках.

Ян никогда не решился бы играть им так, как это делала она. Он бы непременно что-нибудь разбил. Лиза могла ловко и запросто посылать его в любой угол комнаты и тот всегда послушно возвращался в руки. А еще Лиза легко зажигала огонь, грела и готовила. Болтала с ним по вечерам и закрывала по ночам окно, если дул ветер. Ян болел, а Лиза приносила ему горячий чай. Гладила его по голове и часами слушала длинные пересказы прочитанных книг, кивала. И никогда не спала, если Яну снились плохие сны. Он просыпался среди ночи, а Лиза сидела рядом и не спала.

На кухне старик, ругаясь себе под нос, наводил порядок — вытирал жирное сколькое пятно на полу, выбрасывал испорченные продукты и замывал грязные пятна на дверце и на полу в коридоре. А мальчик еще долго сидел и катал Лизин мяч.

Мезенцев дошел до дома матери уже в темноте, но, по-правде говоря, он не особенно и торопился. Не любил приезжать домой. И давно уже не считал Балашиху домом. Он бывал здесь только по обязанности, будто выполнял тяжкую повинность.

Мать еще пыталась вмешиваться в его дела, обо всем расспрашивала, во все совалась, но ему такие вещи действовали на нервы и она это тоже ощущала. Мезенцев давно, еще с армии, а потом институтской общаги привык жить один. Распоряжаться собой и ни в чем перед ней не отчитываться. Со временем пришло даже понимание, что мать его — женщина не умная и эгоистичная. Понимание это носило несколько постыдный характер, но от него было уже никуда не деться. Мезенцев любил мать, но предпочитал делать это на расстоянии.

Поэтому даже речи никогда не возникало о том, чтобы вернуться в Подмосковье. Пару лет он промотался по съемным квартирам, потом уехавшие жить за границу дальние отцовские родственники оставили квартиру — за порядок и коммуналку. Повезло. Мать была в трауре, но понятно, что ее мнения никто не спрашивал.

— Привет, — едва переступив порог квартиры в которой вырос, Мезенцев почувствовал себя не в духе. Мать еще ничего не сказала, а ему уже стало скучно и тошно.

— Ой, Никита, ты так поздно. Работы много? Я тебе сколько раз говорила — всех денег не заработаешь. Надо отдыхать, вот приехал бы на несколько дней — поспал, на речку сходил, у нас тут… — она трещала, то входя в коридор, то выходя в кухню, не сознавая, что ее временами не слышно. Но Мезенцев и не слушал. — Давай садись за стол, я тебя так ждала — у меня и суп, и второе, и пироги испекла. У тети Маши я…

Никита в легком раздражении снял обувь. Желудок был заполнен выпитым в ларьке пивом. Но пришлось сесть за стол. Он поймал себя на крамольной мысли, что общаться с чужим маленьким мальчонкой ему было интереснее.

— Никит, давай-ка я к тебе на неделе приеду. Ты если надо — иди на работу, я сама. Приберу тебе, постираю, приготовлю на неделю, — она подсовывала и подсовывала ему тарелки, не замечая, что сын почти не ест. И заискивающе заглядывала в глаза.