Съевшие яблоко

С любым другим собеседником Мезенцев и сам бы согласился, что семилетняя двенашка — уже битая перебитая — не венец творения автопрома, а ведро с гайками. Но на этот раз укор прозвучал как-то оскорбительно.

Ему даже пришлось одернуть себя — в самом деле, нельзя же было всерьёз обижаться на одиннадцатилетнего ребенка. Мезенцев насмешливо хмыкнул:

— Ну а какая на твой взгляд хорошая?

Мальчик задумался, сосредоточенно сдвинув едвавидимые брови.

— Ауди — вот какая хорошая. У меня будет, когда вырасту. Или раньше. Я не решил еще. БМВ тоже хорошая машина, — очень серьёзно и вдумчиво размышлял он, — но у всех моделей БМВ больным местом остается качество подвески и систем безопасности. — Явственно процитировал он слово в слово ерунду, прочитанную в каком-нибудь старом журнале двух-трехлетней давности. Мезенцев почему-то даже был уверен, что он толком не знает, что такое подвеска.

Но говорилось все очень уверенно.

— Что тут смешного?! — детский голос зазвенел от возмущения, а Мезенцев и не заметил, что рассмеялся. — Не получает тот, кто не стремится. А я стремлюсь!

— И к чему же ты стремишься? — попытался молодой человек подыграть.

Мальчик недоверчиво посверлил его взглядом. Соображая: опять над ним шутят или уже нет. Не понял и неуверенно ответил:

— Я на журфак пойду. Буду военным корреспондентом. Ездить по Африке и писать о вооруженных конфликтах между повстанческими группировками, а потом мне дадут пулицера. — Но немного сбился и добавил, — ну или на математику и Нобелевскую премию получу. — А потом подумал еще, — а может на медицину — лекарство от рака тоже искать надо. Я еще не совсем решил.

И смеяться было нельзя. И не смеяться невозможно.

Где-то когда-то Мезенцев слышал, что дети с непомерно развитым интеллектом взрослеют дольше обычных. И теперь рядом с ним сидело живое нелепое доказательство.

Ян, чуть смущаясь, поднял на Мезенцева глаза:

— А ты кем работаешь? — Видимо, он не был до конца уверен, что с ним начнут разговаривать как со взрослым и отвечать на вопросы.

Но Мезенцев ободряюще улыбнулся:

— Юристом. Я адвокат.

На лице мальчика одновременно отразились две противоположные эмоции: уважение и недоверие:

— Вре-ешь… — в длящемся характере этого слова восхищения было, пожалуй, чуть больше, чем удивления. Но тут он поспешил пояснить свою мысль, — какой же ты юрист, ты же глупый и у тебя плохая машина.

Сказано это было запросто, будто ему и в голову не приходило, что слово это обидное. Он смотрел на Мезенцева с такой восторженностью, что ежеминутно ожидал каких-то подвигов, как минимум волшебных чудес. И каждый намек на его несовершенство воспринимал с болезненным разочарованием.

Мезенцев коротко глянул на своего пассажира:

— Нет. С чего ты взял, что я глупый? — в школе он был уверенным хорошистом, в институте немного не хватило до красного диплома. У Мезенцева не было выдающего интеллекта, но в числе лучших он оставался всегда. Да, в одиннадцать лет он не набирал сто балов из ста на всероссийской олимпиаде по химии, но это не показатель.

И тут он вдруг поймал себя на простой мысли: "с кем я спорю?". Он ведь мысленно вел дебаты с одиннадцатилетним ребенком, который, к тому же, с большим трудом различал, что хорошо, а что плохо.

И рассмеялся, до того ему вдруг стало легко и весело.

— Так взрослым не говорят. Так вообще никому не говорят. — Одновременно строго и поучительно проговорил Мезенцев.

Мальчик посмотрел на него вопросительно. А потом все с той же спокойной рассудительностью спросил:

— Почему? — глаза его излучали искреннее недоумение и уверенность в своей правоте, — если это правда, мне что врать?

— Во-первых, это не правда, — коротким взглядом предупредил возражения Мезенцев, — а во-вторых, не всю правду нужно говорить. Ты можешь обидеть человека.

— И что? Ведь получается надо врать? А я не хочу врать, потому что ложь по мелочам незаметно поглощает наше сознание. Когда мы врем, то обманываем самих себя, заменяя настоящие достоинства вымышленными и теряем чувство реальности, — теперь Ян смотрел напряженно и дотошно, будто в ожидании божественных откровений. И одновременно своим пытливым умом ища лазейку или слово за которое можно было бы зацепиться и поспорить. Мезенцев почувствовал, что начинает путаться.

— А вот представь, такое скажут тебе. Будет приятно?

Но Ян лишь беспечно пожал плечами:

— Мне не скажут — я умный.

Поспорить было сложно.

Ян был умным. И удивительно не социализированным. Не сознавал своего места, не понимал разницы между детьми и взрослыми. Не чувствовал с кем и как себя нужно вести и о чем можно и нужно разговаривать.

Впрочем, в коллектив хомо сапиенс его могла ввести только Лиза. Лиза, которую тоже никто не учил и не воспитывал, на которую никто никогда не обращал внимания.

Довезя мальчика до дома и проследив, пока тот не скроется в подъезде, Мезенцев повернул обратно.