Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр

Я понимаю, что чертовски много работаю. Должно быть, для Стива, Пола и Глена немного кошмарным представлялось иметь дело с чем-то чуть-чуть другим, с чем-то не «с полки», типа меня. Проблемы, которые у них есть со мной, вероятно, прочно укоренены в том факте, что у них была группа до меня, и они думают, что я пришел и все испортил. Я могу судить об этом только на основании интервью, которые они все трое давали на протяжении многих лет, подразумевая, что «Пистолз» имел возможность стать отличной рок-н-ролльной группой, если бы не я. Ну, вот и все.

Так или иначе, я думаю, что стал бы творческим человеком, удели они мне или нет изначально некоторое внимание. Возможно, случились бы и лучшие варианты с другими людьми, которые, может быть, имели в отношении меня аналогичные устремления. Кто знает? Это был первый подвернувшийся мне шанс, и я целиком за него уцепился. Между нами было что-то особенное – я не могу описать, что это. Невозможно описать харизму. Но это определенно было и остается в моем сознании. Та маленькая искорка, которая, я знаю, еще тлеет в их маленьких головках. Возможно, одна из проблем заключается в том, что Пол и Глен все еще живут в Англии – Англия старит тебя так, как ничто на земле.

Я действительно хочу, чтобы мы были друзьями. Я хочу, чтобы мы уважали друг друга, но я не могу заставить их сломать этот барьер, ту стену, которая всегда стоит между мной и любым из них, по отдельности или вместе. Они просто не хотят со мной откровенничать, и это, я думаю, несправедливо. Полагаю, мне нужно научиться это принимать. В течение многих лет я терпел такое отношение, отличный результат, это определенно учит тебя выносливости и стойкости. Но я всегда прихожу к одному и тому же выводу, когда прокручиваю в голове нашу ситуацию: я сделал все, что мог, с этими ребятами, и я всегда буду любить и уважать их. И это все. Конец.

Тот год, 2008-й, и в самом деле не был для меня хорошим годом. В первые его месяцы я потерял отца. Он умер внезапно. Очевидно, он поссорился с женщиной, с которой жил, Мэри Ирвин, и ее сыном. Папа поскользнулся, ударился головой, у него случился сердечный приступ, и – он умер. Единственным утешением было то, что на вскрытии патологоанатом сказал: «Я понимаю, что это ужасно, но хорошо, что он умер так быстро, потому что у него был рак, и в противном случае он умирал бы очень медленной, мучительной смертью». Типа: «Ну да, хорошие новости, не так ли?» По-видимому, так. Это было ослепительно больно.

Мэри Ирвин, его женщина, была как-то связана с его кузенами – семья прежде всего, очень, я полагаю, по-лайдоновски. Прошло почти тридцать лет со смерти моей матери, и у меня никогда не было обид на подруг отца. Я понимал, что он всего лишь человек, но мне никогда не нравилась эта конкретная женщина, потому что я полагал, что у нее очень плохой характер. Она была очень напористой и подлой. Проблемы начались, когда она заявила: «Теперь я твоя мама!» Представляете?! «Я взрослый человек, я много всего сделал. За кого ты меня принимаешь, за гребаного идиота?» Я думаю, она надеялась, что именно она была настоящей любовью всей его жизни, а не просто какой-то старой бабой, с которой спишь, когда состаришься. Это то, что делают ирландцы, и я уверен, что то же самое происходит везде – когда ты стар, не умирай в одиночестве!

Мой отец никогда особо со мной не разговаривал, но он руководил мной хорошо и, я бы сказал, подрывно, без оглядки на авторитеты. Как я уже говорил, позже в жизни мы очень сблизились. За два года до его смерти я заявил в интервью, что он был одним из моих лучших друзей, поэтому для меня еще более шокирующим стало то, как он умер, почему он умер и как сильно я по нему скучал. Это разрывало мое сердце на части. Я не думал, что это вызовет у меня такую реакцию, но все случилось именно так.

Когда он умер, я немедленно вылетел в Лондон и отправился прямо к моему брату Джимми. Я так переутомился, что заснул прямо на диване. Я чувствовал себя ужасно из-за этого, потому что знал, что Кэти, жена Джимми, любила свой диван, а я не мылся пару дней. А потом я вернулся домой, в наш дом в Фулхэме, поставил стул посреди комнаты и просто попытался поговорить с отцом. «Привет, папа, бла-бла-бла». Что бы ты ни делал.

Я никогда не чувствовал, чтобы они возвращались, люди, которых ты любишь. Они не возвращаются к тебе – они ушли. С этим так трудно справиться. То же самое и с твоими врагами: когда они уходят, ты по ним скучаешь. Невозможно быть обычным человеком и, не кривя душу, сказать, что это не так.