Сезам, закройся!

Он никуда не спешил. Рано или поздно жертва, запертая в кабинете, выпила бы чай – у профессора был в запасе сто и один метод добиться этого. Резким движением Елизавета встала. Чашка, блюдце, бутерброды, ложечка и сахарница полетели на пол, покрытый толстым красным ковром. Профессор еще машинально следил за их падением, когда Елизавета выхватила из-за пояса пистолет с глушителем, ранее скрытый свободной курткой. Послышались два тихих хлопка. Оба выстрела попали Валентину Эмильевичу в грудную клетку, как раз в то место, где обычно расположено сердце. Спустя мгновение Елизавета дважды повернула ключ в двери, ведущей в приемную. Затем Минина распахнула вторую дверь, слева от стола, за который со стуком завалилось тело Утюгова, и выбежала в коридор.

«У меня есть еще минимум полчаса, – прикинула девушка, – раньше они его не хватятся. Надеюсь, те две девушки в карцере смогут продержаться некоторое время. Я думаю, что смерть директора изменит расстановку сил и их выпустят из заточения».

Коридор был совершенно пуст – запрет уродам покидать свою зону был Елизавете очень на руку. Оглядевшись и сориентировавшись в пространстве, Минина изо всех сил побежала вперед. Ей нужно было срочно добраться до своего автомобиля.

Лифт, негромко звеня, отсчитывал этажи вниз. Ильина, касавшаяся головой потолка лифта, уже не плакала, а тихонько всхлипывала, прижимая к груди худую длинную руку. Ева мрачно смотрела на тюремщиков, прикидывая, сколько времени потребуется Рязанцеву, чтобы добраться до НИИ. Получалось, что не менее двух с половиной часов. И то это была идеальная цифра – в реальности полковника могло задержать все, что угодно.

– Володя! Быстрее! – беззвучно прошептала Ершова, посмотрев наверх и посылая жаркие просьбы высшим силам. Она верила, что хорошая молитва вполне может изменить обстановку к лучшему.

Амбалы стояли неподвижно. Впрочем, никакой расслабленности в их фигурах не замечалось, а Ершова не была вооружена.

– Ева, что нам делать? – прошептала Лариса на ухо подруге, сгибаясь чуть ли не пополам.

– Ждать, – прошептала Ева.

– И хорошенько закупоривать уши, – добавила Ильина с отчаянием в голосе. – Мозго-еды заползают в голову именно так.

Ершова ужаснулась. Она таких подробностей не знала.

– Заткнуть уши не получится, мозгоеды больно кусаются и обладают крепкими челюстями, – продолжила Лариса, – к тому же в любом случае затыкание будет работать ровно до того момента, когда мы заснем. Я, дорогая моя, знаю о мозгоедах почти все. Я была в составе рабочей группы, которая расшифровывала ДНК муравьев и рассчитывала потенциально допустимые изменения их генома.

– Так это муравьи? – воскликнула Ершова.

– Очень крупные муравьи, – прошептала Лариса.

Ева вздрогнула.

– Значит, будем спать по очереди, – сказала она, – ты спишь, я их отгоняю, и наоборот.

Девушки покосились на тюремщиков.

– Я не думаю, что нас посадят в одну камеру, – покачала головой Ильина и снова заплакала.

– Все равно, сдаваться нельзя, – сказала Ева. – Сдаваться нельзя до последнего. Помнишь песенку: «Аnd we will keep fighting to the end»? Это значит – «мы будем сражаться до конца».

– Группа «Квин»?

– Ага.

– Их солист, Фредди Меркьюри, умер в конце концов, – вздохнула Ильина. – Может, он и сражался, но ему это не помогло. На всякий случай запомни, что мозгоедов лучше вообще не трогать руками. Обоняние у них почти нулевое, но стоит к этой дряни прикоснуться, как он чует близость пищи и атакует с утроенной силой. Лучше всего найти какой-нибудь камень или оторвать ножку от стула и бить их, гадов! Но я думаю, что именно по этой причине в карцере ничего нет – ни камней, ни мебели, ни посуды. Ничего, что могло бы служить оружием.

– Туфли?

– Муравья туфлей не убить – у него есть твердый панцирь. Лучше всего лопатой. Но лопату нам никто не даст… К тому же в камере темно. Это сделано специально, чтобы жертва не могла увидеть муравья на расстоянии и принять меры.

Лифт остановился и звякнул. Круглая кнопка, окруженная голубым ореолом, погасла.

– Выходите, – сухо сказал один из тюремщиков. – Приехали.

Девушки, взявшись за руки, медленно вышли в длинный полутемный коридор.

Овчинников догнал Рязанцева перед железнодорожным переездом. Вовсю лил дождь. Грохотал поезд. Богдан заглушил двигатель «Крузера», включил аварийку, выскочил под ливень и побежал к «УАЗу» полковника, размахивая руками. Рязанцев распахнул дверцу.

– Вы в институт? – закричал Овчинников, обходясь без вступления.

Владимир Евгеньевич коротко кивнул. Его широкая мужская ладонь крепко сжимала руль внедорожника. На запястьях вздулись толстые, как веревки, вены.

– Я поеду с вами! – закричал Богдан.

Холодные струи дождя хлестали его по плечам.

– А вам что там нужно? – холодно спросил полковник.

– Я не сказал вам всего. У меня там подруга, – быстро заговорил Богдан, стараясь, чтобы его ложь была максимально похожа на правду, – это совсем юная девушка, она только-только окончила вуз и попала по распределению в НИИ Новых биотехнологий.