Сезон

Капитан, услышав мое имя, и не дослушав рассказ, почти бегом бросился к УАЗу, в котором шипела рация, а солдаты еще крепче вцепились в меня.

Я услышал как пограничник, с плохо скрываемой радостью почти прокричал в микрофон: «Все в порядке мы его взяли!»

Не успел я и глазом моргнуть, как оказался на заднем сиденье машины, зажатый между двумя солдатами. УАЗик несся по лесной дороге, подрыгивая на ухабах, и уже через час мы были в районном центре у отдела милиции.

Высокий седеющий мужчина, в светлом отутюженном костюме и при галстуке, сидел за скрипящим столом, заваленном бумагами, в маленьком обшарпанном кабинете. Он смотрелся здесь как нечто инородное.

Меня ввели в кабинет и посадили на стул, сняв наручники. Словно сквозь сон я услышал слова мужчины в костюме, который представившись следователем следственного комитета, сунул мне под нос бумагу и сказал, что я задержан по подозрению в убийстве.

Эта новость повергла меня в такой шок, что я не мог вымолвить и слова, а только тряс головой на все вопросы следователя.

Потом еще вошли какие-то люди, меня обыскали и пересчитали золотые монеты, найденные в моих карманах. Находясь в прострации я, молча, смотрел на окружающих, пытаясь понять, что они от меня хотят.

Наконец немного отпустило, и я расслышал голос.

– Что вы можете пояснить по данным фактам?

Я начал торопливо и сбивчиво рассказывать о том, как Игорь стрелял в нас, а следователь, закурив сигарету, достал из портфеля ноутбук и застучал по клавиатуре, записывая мои показания.

Изредка он с интересом поглядывал на меня, задавая уточняющие вопросы, вновь продолжал печатать. Закончив, он выпустил дым в потолок, и, распечатав листы с показаниями, положил их передо мной.

– Прочитайте и распишитесь на каждом листе.

Перечитывая написанное, я успокоился, убедившись, что все записано правильно.

Теперь от меня больше ничего не зависело и оставалось только ждать, что следствие во всем разберется.

Меня вывели на улицу, где уже стоял фургон с зарешеченными окнами и мигалкой на крыше. Машина рванула с места и вскоре выехала на ровную дорогу. Я только успел расслышать разговор конвоиров: «в Петрозаводск».

Сидя в громыхающей железной клетке, я пытался сосредоточиться и понять, почему меня подозревают в убийстве. Все мои попытки выяснить это у следователя не увенчались успехом. На мои вопросы он не отвечал. Приходилось додумывать все самому, но это ни к чему хорошему не приводило.

Камера следственного изолятора, представляла собой узкий пенал с крашенными в зеленый цвет и местами облупившимися стенами. Единственными источниками света было маленькое зарешеченное оконце и тусклая электрическая лампочка под потолком, забранная изогнутым листом железа с дырками. Ничем не отгороженный сливной бачок, возвышался у двери, на постаменте с дырой, предназначенной для естественных надобностей. Нары, железный стол, привинченный к полу, и раковина умывальника в углу завершали картину.

Дежурный, молча, сунул мне в руки скрученный матрац и с лязгом захлопнул дверь снаружи, провернув ключ в замке. Его шаги гулко удалялись по коридору. Я остался один в этом склепе, как будто замурованный изнутри. События сегодняшнего дня пронеслись перед глазами и показались кошмарным сном, который должен вот-вот закончиться. Но сон не проходил. Я с ужасом начал осознавать, что все это происходит на самом деле, а мне грозит тюрьма.

Гнетущая атмосфера камеры давила со всех сторон, и всем своим видом как бы говорила: «Теперь ты здесь надолго! Привыкай к этим нарам, к этому полосатому матрацу, на котором остались разводья то ли крови, то ли мочи твоих предшественников. Привыкай к этой параше в углу, к этому лязгу дверей. Привыкай к этому одиночеству и к тому, что никто тебе не поможет».

– Почему я здесь оказался, и что теперь делать?! – спросил я вслух, и удивился, что мой голос прозвучал как – то тихо и ничтожно среди бетонного каземата.

Эти вопросы непрерывно буравили мой мозг, который не находил на них ответа. Мысли беспомощно бились, и мне начинало казаться, что это я бьюсь головой о стену камеры.

От тяжких дум меня оторвал звук открываемого окошка в двери. Потянуло запахом еды, и на крышку оконца со стуком упала алюминиевая кружка с дымящимся чаем и двумя кусочками черного хлеба сверху.

– Принимай ужин, чего замер?! – донесся из коридора хриплый голос. Я торопливо, обжигаясь, схватил кружку и поставил ее на стол.

Окно захлопнулось, и стало понятно, что это весь мой ужин. Чай был не сладкий, но горячий. Я нехотя начал жевать хлеб и только тут вспомнил, как голоден. Сегодня у меня во рту, кроме черники ничего не было, но до сих пор я об этом не думал, так как занимался несколько иными делами. Желудок до поры до времени не тревожил хозяина, но после горячего чая с хлебом, решил, что наступил его праздник и во весь голос потребовал еды.