Сезон дождей и розовая ванна

Одна стена была не сплошной, а как в японском доме, состояла из фусума — высоких и широких, больше стандартных размеров. Обтянутые платьевой тканью, они выглядели очень нарядно. Наверное, это сейчас модно… Правда, Гисукэ гораздо больше, чем красота интерьера, интересовало то, что находится за фусума: скорее всего, там спальня.

Квартира дорогая, это уж точно. Неужели до ходы от "любви" столь велики, что девчонка может позволить себе подобную роскошь? С него она взяла двадцать тысяч — высокая у неё такса. Но не вся же эта сумма достаётся ей. Плата горничной, поставляющей клиентов, процент бару, служащему вратами в эту райскую обитель… Так что у неё остаётся процентов шестьдесят, семьдесят, то есть двенадцать, четырнадцать тысяч иен. Сколько же это получается в месяц? Если она будет принимать клиентов каждый день, то доход составит около четырёхсот тысяч. Впрочем, каждый день невозможно, значит, тысяч триста. Из них — не меньше тридцати тысяч за квартиру; одежда, косметика — ещё тысяч пятьдесят, на еду… Но тут женщина подала чай, и Гисукэ прервал свои расчёты.

Поставив чашку перед Гисукэ, она уселась напротив. Юбка, и без того короткая, задралась, обнажив ослепительные ноги. Она и не подумала её одёрнуть. Миниатюрная, тоненькая, но отнюдь не тощая, с тугой грудью, хорошо развитыми бёдрами и стройными ногами, она была очень хороша.

Яркий свет не опроверг ту оценку, которую в полумраке дал ей Гисукэ. Овальное, с правильными чертами лицо было совсем юным. Подбородок округлый, нежный, как у ребёнка. Как ни странно, в сочетании с этим косметика придавала ей какой-то особый — кошачий — шарм. Ей, конечно, не больше двадцати: такая безупречная гладкость кожи, такая нетронутая свежесть свойственны только очень ранней молодости. Встретишь её на улице и ни за что не поверишь, что эта девочка зарабатывает на жизнь "любовью". Весь её облик противоречил предположению о разрушающем душу и тело ремесле проститутки. И увлечённость Гисукэ в этой оценке не играла никакой роли.

Может быть "любовь" для неё лишь эпизоды? Но если так, то на что же она живёт?..

— Как тебя зовут? — спросил Гисукэ и уткнулся в чашку с чаем, смутившись взгляда её больших чёрных глаз. Он всё время чувствовал себя не в своей тарелке, возможно из-за разницы в возрасте, а вернее, из-за того, что мир её поколения был ему чужд и малопонятен.

— Кацуко, прошу любить и жаловать.

— Ты местная?

— Нет… — Кацуко покачала головой, но откуда родом, не сказала.

Гисукэ всё время мучился, как передать ей деньги. Неужели просто так — из рук в руки? Получится грубо, она может оскорбиться, начнёт презирать невежу: как-никак их встреча происходит под знаком "любви". Улучить бы подходящий момент… в то же время тянуть с этим тоже нельзя — получится, что он увиливает.

— Извини… — Гисукэ отвернулся, достал из-за пазухи потрёпанного гостиничного кимоно бумажник и, выдвинув две десятитысячные купюры, положил их перед Кацуко. От волнения он даже покрылся испариной.

— Благодарю. — Против ожидания она ничуть не смутилась, взяла деньги и вдруг встала с кресла: — Одну минуточку.

В её взгляде появилась теплота, голос прозвучал ласково: получила деньги, взамен сейчас же даёт гарантию, что "любовь" состоится.

Кацуко исчезла за дверью рядом со столовой-кухней. Послышался шум льющейся воды — она наполняла ванну. Гисукэ немного смутила подобная деловитость. Впрочем, это, как видно, ещё одна гарантия: ванна входит в программу "любви" за двадцать тысяч иен. Ну что же, по крайней мере откровенно. Значит, и ему нечего смущаться. Напряжение мгновенно спало.

Она вернулась, вытирая мокрые руки. Пришла поболтать, пока наполняется ванна. Вода продолжала шуметь.

— Вы долго пробудете в "Коё-со"? — спросила Кацуко, взмахнув длинными ресницами.

Название гостиницы она, очевидно, узнала у горничной; кроме того, оно было выткано на его кимоно.

— Не знаю… Я только сегодня приехал.

Гисукэ ещё не совсем привык к её длинным распущенным волосам, к макияжу, который почему-то делал её похожей на котёнка, но первоначальная скованность прошла. Из сверкающих серебряным лаком коготков Кацуко две десятитысячные купюры уже исчезли.

— Так значит, ты не из местных?

— Не из местных.

— Из Токио?

Гисукэ определил это по её речи, местные жители, говоря на нормативном японском, не могут избавиться от диалектального акцента.

— Да, из тех краёв.

— А что же сюда приехала?

— Были причины. — Кацуко засмеялась. В свете люстры сверкнули белоснежные — тоже выставочные — зубы. На её веках искрился перламутровый блеск.

— Бежала сюда с любимым, а он удрал обратно; так что ли?

— Не совсем… Наши отношения кончились ещё там, и я с отчаяния взяла да уехала… Вот так здесь и оказалась.

— Просто не верится, что нашёлся мужчина, бросивший такую красавицу. Только полоумный отказывается от сокровища.

— Да он женатый был, и с детьми…

— Ты, наверно, в фирме работала? И соблазнил тебя начальник, да? Небось немолодой уже…

— Не угадали! Молодой, чуть старше меня. И никакой не начальник, а художник.

— Художник? Картины писал?