Сезон любви на Дельфиньем озере

Первая его хохма, кстати, была экспромтом, и притом не преднамеренным. Он добирался от ближайшего к Ашуко железнодорожного полустанка до дельфинария пешком, с тяжеленным рюкзаком за плечами. Сойдя вечером с поезда и сверившись с картой, по которой выходило, что ему надо пройти около двадцати километров, он храбро отправился в путь. Но вскоре его застигла темнота, и он, человек походный, развернул свой спальник и улегся на ночлег. Но не успел Гоша заснуть, как его укусила в руку забравшаяся в спальник гадюка. Откуда он понял, что это гадюка, и каким образом она объявилась среди выжженной степи, он нам впоследствии так и не объяснил, и сие осталось покрытой мраком тайной. Гоша немедленно вскочил, вытащил свой складной ножик, сделал по всем правилам крестообразный надрез на месте укуса, попытался отсосать яд, но почувствовал, что рука немеет и все его члены сковывает смертный хлад. Тогда, борясь за свою жизнь, он собрал свои немудреные вещички, вскинул за спину рюкзак и быстрым шагом, чуть ли не бегом, пошел в направлении базы. Отмахав десять километров, он в темноте не заметил ограды биостанции, дошел до поселка Ашуко — еще один километр — и вернулся назад.

Было уже три часа, когда он наконец добрался до людей и у него появилась надежда на спасение. Но когда он в это неурочное время разбудил врача экспедиции — по совместительству научного сотрудника, ветеринара и маму Илюши, — то рассерженная и не совсем проснувшаяся Галина заявила, что ни один нормально укушенный гадюкой человек не смог бы пройти после этого двенадцать километров, да еще с тяжелым грузом, и она не понимает, зачем ее подняли посреди ночи, после чего снова ушла спать. Наутро уже трудно было определить, что же на самом деле случилось с Гошиной рукой — на ней были видны только следы разрезов, которые, впрочем, скоро зажили. Тем не менее он рассказывал эту историю смертельной схватки по очереди всем приезжающим на биостанцию девицам, добавляя яркие и красочные подробности, и я тоже не избежала этой участи.

Ника Лисина, в отличие от своей ближайшей подруги, вела себя совершенно по-другому. Она мягко, по-кошачьи, обрабатывала своих будущих жертв, и они по мановению ее руки делали все, что ей было нужно. Мне было даже жалко Сашу-тощего — настолько он сделался ее рабом, а она не считала нужным обратить на него хоть частичку своего внимания. Нет, студенты ее не интересовали, даже самые умненькие, ей было куда интереснее с научными сотрудниками.

Впрочем, из этого не следует делать вывод, что поварихи бездельничали, и за них все делали другие.

Нет, работы на кухне всегда хватало — не так просто прокормить двадцать пять ртов, а именно столько едоков в среднем садилось за обеденный стол. Я с моей нелюбовью к домашнему хозяйству не могла себе представить, как девочки справляются со всей этой готовкой, но они мне говорили, что кухонные занятия даже доставляют им удовольствие, и если бы не достопочтенная Елена Аркадьевна — черт бы ее подрал! — то их жизнь при кухне казалась бы им райской — просто в этот рай иногда прорывались языки адского пламени, слегка его перегревая.

Елена Аркадьевна с ее змеиным язычком действительно могла испортить жизнь окружающим ее людям, но так как должность хозлаборанта не столь велика, как это казалось ей самой, то в основном она отравляла существование именно поварихам, которые на месяц в году поступали в ее полное подчинение.

Как ей и полагалось по должности, Елена Аркадьевна была скупа. Выпросить у нее лишнюю банку сгущенки было подвигом, сравнимым разве что с подвигами Геракла. Так как с продуктами в Краснодарском крае было очень плохо, то все основные запасы везли из Москвы с трейлером — и горе поварихам, если они истратят лишнюю порцию сливочного масла или сухого молока!

Но больше всего поварихи страдали тогда, когда им не удавалось сберечь те продукты, которые приобретались на месте.