Сезон Маршей

Делярош кивнул и повернулся к морю. Иного выбора, кроме как согласиться на пластическую операцию по изменению внешности, у него не было. Если он перестанет работать, Директор прервет с ним все отношения. Он лишится защиты Общества и потеряет возможность зарабатывать на жизнь. И что тогда? Скрываться до конца дней? Жить в постоянном напряжении и страхе, ожидая когда за ним придут? Больше всего на свете Делярош ценил собственную безопасность, а это означало, что он должен принять предложение Директора.

— У вас есть человек, который может сделать такую работу?

— Есть. Француз по имени Морис Леру.

— Ему можно доверять?

— Абсолютно. Вам нельзя покидать Грецию, так что Леру придется приехать сюда. Я сниму квартиру в Афинах, где он и проведет операцию. Вы останетесь там, пока шрамы не заживут.

— Как быть с виллой?

— Я о ней позабочусь. Мне нужно место для проведения весеннего заседания исполнительного совета. Она вполне нас устроит.

Делярош огляделся. Это изолированное жилище на северной стороне Миконоса давало ему все необходимое: уединенность, безопасность, отличную натуру для картин, возможность погонять на мотоцикле. Уезжать отсюда не хотелось — как не хотелось покидать и предыдущий дом во Франции, в Бретони, — но выбора не оставалось.

— Нам нужно подыскать вам новое место, — сказал Директор. — У вас есть пожелания?

Делярош ненадолго задумался.

— Амстердам.

— Говорите на голландском?

— Не очень хорошо, но это не проблема.

— Очень хорошо, — согласился Директор. — Пусть будет Амстердам.

Содержание виллы взял на себя Ставрос, местный агент по недвижимости. Делярош сказал, что уезжает, но виллой время от времени может пользоваться его друг. Ставрос предложил устроить в таверне прощальный ужин, но Делярош вежливо отказался.

Весь последний день на Миконосе он писал: площадь в Ано Мера, террасу своей виллы, скалы в Линосе. Он работал с рассвета до заката, пока не начала болеть простреленная рука.

Вечером Делярош сидел на террасе, попивая вино, наблюдая, как опускающееся в море солнце окрашивает выбеленные стены в тот удивительный охряный цвет, который ему так и не удалось воспроизвести на холсте.

Потом он встал, подбросил в камин поленьев и двинулся по вилле с последним обходом, проверяя комнаты, открывая ящики и шкафы и сжигая все, что свидетельствовало о его пребывании здесь.

— Как жаль, что нам придется испортить столь прекрасное лицо, — говорил Морис Леру. Они сидели перед большим, ярко освещенным зеркалом в афинской квартире, снятой Директором для Деляроша на время операции и последующего восстановления.

Хирург осторожно провел тонким пальцем по щеке пациента.

— Вы не француз, — торжественно, словно эта новость могла бы оскорбить кого-то из его соотечественников, провозгласил он. — Я бы сказал, что вы славянин, возможно даже русский.

Делярош промолчал, а Леру продолжал лекцию.

— Люди моей профессии без труда определяют этническую принадлежность. В вашем случае, например, я вижу широкие скулы, плоский лоб и угловатый подбородок. И глаза. Посмотрите на ваши глаза. Они голубые и имеют миндалевидную форму. Нет, нет, вы можете носить какое угодно имя, даже французское, но в ваших венах течет славянская кровь. Отмечу, очень хорошая славянская кровь.

Делярош наблюдал за Леру в зеркале. Маленький, хилый человечек с большим носом, скошенным подбородком и не вызывающими ничего, кроме усмешки, слишком черными волосами. Хирург снова принялся ощупывать его лицо. У него были руки старухи — бледные, мягкие, с проступающими под кожей толстыми синими венами, — но душился он молодежным одеколоном.

— Иногда пластическая операция помогает человеку получить более симпатичное лицо. Несколько лет назад я работал с одним палестинцем, его звали Мухаммед Авад.

При упоминании имени Авада Делярош вздрогнул. Леру совершил тягчайший для человека своей профессии грех, раскрыв личность предыдущего клиента.

— Сейчас его уже нет в живых, но после операции он был очень красив. В вашем случае, боюсь, нам придется прибегнуть к обратному, то есть сделать ваше лицо менее привлекательным. Вас не страшит такая перспектива?

Леру был безобразен, и внешность для него значила многое. Делярош был красив, и для него внешность не значила почти ничего. Некоторые женщины находили его привлекательным, даже красивым, но сам он никогда не придавал такому пустяку большого значения. Сейчас его волновало только одно. Его лицо стало угрозой ему самому, а он привык избавляться от угроз одним верным способом: уничтожать ее.

— Делайте то, что считаете нужным, — сказал Делярош.

— Хорошо. Лицо у вас угловатое, с резкими чертами. Углы мы превратим в округлости, а резкость сгладим. Я удалю вам часть скул, чтобы они стали глаже и ровнее. Введу коллаген в ткани щек — лицо будет тяжелее. Тонкий подбородок мы сделаем квадратным. Ваш нос — подлинный шедевр, но с ним придется расстаться. Я сплющу его и расширю переносицу. С глазами, к сожалению, ничего поделать нельзя, разве что вы измените их цвет с помощью контактных линз.

— Это поможет? — спросил Делярош.