Сезон охоты

Дмитрий слушал молча. Его волнение выдавали лишь крепко сжатые кулаки с побелевшими от напряжения костяшками пальцев да желваки, ходуном ходившие по его скулам.

– Жаль, не попался он мне, – прошептал он под конец моего рассказа, уставившись невидящим взглядом в какую-то точку посреди комнаты. – Вряд ли ему сейчас пришлось бы давать показания операм из Конторы.

– Не бери в голову, брат, – усмехнулся я. – На Лубянке умеют языки развязывать, особенно таким подонкам.

Мы выпили ещё по одной. По полной, до самых краёв. Молча, не чокаясь. Третий тост. За наших – за тех, кто навеки остался там, на этой проклятой войне.

Дмитрий поднялся. В отличие от меня, он крепко держался на ногах, спиртное на него почти не действовало. Зато я был уже совсем хорош.

– Пойдём, Вань, прогуляемся, – предложил он. – Проветришься малость, хмель из головы и выйдет. Ты уж извини, силы твои не рассчитал, по себе мерил. Тебе сначала окрепнуть надо, отдохнуть как следует, а уж потом… Ну ничего, я тебя на ноги живо поставлю. Как раны заживут, баньку для тебя затоплю. Знаешь, какая у меня банька? О! Самая лучшая в посёлке. Вот этими самыми руками срубил. Ничего, ничего, парень, ты, главное, держись, не раскисай, самое страшное уже позади. Брательника нашего, Валерку, вот только жалко. Кто ж думал, что он, дурак, такое учудит! Жадность всё, будь она трижды неладна… Что ж, сам виноват. Давай, Вань, помянем непутёвого, а там и на воздух, а?

– Давай, – кивнул я. Досада на погибшего брата давно уже исчезла, уступив жалости.

Мы молча выпили и вышли на крыльцо. Вечерняя прохлада благотворно подействовала на меня, туман в мозгах несколько рассеялся.

– Знаешь что, брат, – сказал я. – Спасибо тебе за всё, за помощь, за участие, за доброту твою – за всё…

– Э-э! – перебил меня Дмитрий. – Уж не прощаться ли ты со мной вздумал?

– Да вроде того. Ты пойми, ждут меня в Москве. Люди, дороже которых нет у меня никого. Ехать мне надо.

– А давай-ка к этому разговору вернёмся завтра, по трезвянке. Идёт? Надеюсь, переночевать-то у меня ты не откажешься?

Я улыбнулся.

– Ты не обижайся, Дмитрий. Я ведь действительно очень хочу их увидеть.

– Да я не в обиде, – махнул рукой он. Потом хитро сощурился. – Помнишь, я тебе сюрприз обещал?

– Ну.

– Вот тебе и ну. Будет тебе сюрприз, только завтра, потерпи. А пока выкинь из головы все заботы. Плюнь и разотри. Все твои проблемы я беру на себя. Имею я право, в конце концов, позаботиться о своём родном брате, а? – загремел он. – Или я тебе не брат?!

У меня аж слёзы на глазах выступили – то ли я расчувствовался чрез меры, то ли спиртное подействовало таким образом.

– Брат, – только и смог я сказать, с трудом протиснув это короткое слово сквозь комок в горле.

– Попробовал бы ты это отрицать! – взревел он и облапил меня своими богатырскими ручищами. Кости мои опасно захрустели.

Именно за этим занятием и застала нас Лида, когда вернулась с работы.

37.

Не знаю, можно ли было считать обещанным сюрпризом то, что поутру я встал совершенно свежим, полным сил, выспавшимся, абсолютно здоровым и без тени намёка на наши вчерашние возлияния. Обычного в таких случаях похмелья не было и в помине. Однако, как выяснилось уже через час, Дмитрий имел в виду совершенно другой сюрприз.

После того, как с братом на пару мы отдали должное кулинарным талантам нашей гостеприимной хозяйки, я, сытый, умиротворённый и почти счастливый, уселся на террасе в кресле-качалке и с наслаждением закурил.

Моему взору открывался удивительный вид. Дом Дмитрия Рукавицына стоял на пригорке, на самом краю посёлка, поэтому отсюда, с террасы, мне хорошо были видны и два-три десятка домишек, разбросанных по обе стороны живописной речушки, и пастбище, обильно усеянное фигурками флегматичных коров, и густой таёжный лес, с трёх сторон обступавший Куролесово, и просёлочная дорога, по которой в нашу сторону мчался одинокий «уазик», поднимая за собой столб сухой дорожной пыли. Вот «уазик» исчез за группой деревьев, следуя изгибу просёлка, вот снова появился, выскочив уже у самого нашего дома. У ворот он затормозил.

Сквозь лобовое стекло я увидел улыбающуюся физиономию рыжего Валерки. А рядом с ним… Я вскочил на ноги, ещё не веря своим глазам. Дверца машины отворилась, и на землю легко спрыгнул… мой сын Васька!

– Васька! – заорал я и бросился ему навстречу. – Василёк!

– Папка!

Василий, мой Васька, маленький мой сын прыгнул ко мне в объятия, а я стиснул его что было сил, прижал к груди это маленькое трепетное тельце, этого самого близкого мне человечка на земле.

– Как ты, Василёк?

– Нормально, пап. А это что у тебя? – Он ткнул пальчиком в повязку на моей голове. – Упал?

– Упал, – кивнул я.

– Пап, а чего ты плачешь? Тебя тут обижали?

– Всё уже позади, сын, всё позади. Ты лучше о себе, о себе расскажи. У тебя всё в порядке?

– Да в порядке, пап. Я когда у чужих дяденек был, они мне автомат давали подержать, настоящий. – Глазёнки его загорелись. – Ты знаешь, какой он тяжеленный! У-у! И ещё кинжал, остренный-преостренный!