Сезон зверя

Пока все получалось, как Тамерлан и задумал. Добравшись до озера, он оставил в скрадке ружье, теплую одежду и налегке зашагал к зимовью Афанасия. Да, он хотел выбрать из всех зол, как ему казалось, меньшее. Он знал, что сегодня без человеческой крови не обойтись и, пытаясь спасти Верку, остановил свой выбор на каюре. Это было к тому же безопасней – Афанасий как-никак жил на отшибе. Спускаясь вниз по ручью и подходя все ближе к цели, Тамерлан проклинал себя последними словами: все-таки каюр был не какой-нибудь безвестный и никчемный бич, а неплохой человек, с которым проработали бок о бок уже почти сезон. Но ничего поделать с собой, вернее, с тем зверем, что жил внутри его, Тамерлан не мог. «В конце концов, Афанасий охотник, – пытался время от времени он как-то себя оправдать, – карабин у него есть. Так что все будет по-честному. Сумеет каюр выиграть – и себя спасет, и мою грешную душу освободит…»

Подобравшись к избушке, Тамерлан залег не только как можно ближе к ней, но и таким образом, чтобы Оборотень, который вот-вот проснется в нем, не мог миновать зимовья и, развернув, утащить его в лагерь – к той, что сидела в черной памяти голубой жилкой.

Солнце опустилось за горы, и, когда его место начала уверенно занимать луна, в леске перед избушкой промысловика уже лежал не шурфовщик, а матерый сизый медведь. Рядом с ним, неестественно вытянувшись, скалил пасть мертвый Улар, доверчиво подбежавший на знакомый человеческий запах.

Оборотень долго следил за Афанасием, который, стреножив и отпустив пастись лошадей, видимо, уже поужинал и теперь сидел на крыльце и неторопливо покуривал трубку. Карабин его висел на сучке дерева, что стояло недалеко от дома.

Наконец каюр выбил мундштук о плаху ступеньки, несколько раз негромко позвал собаку и, махнув рукой, двинулся к ближайшему кусту. «Пора!» – решил Оборотень и осторожно пополз к упавшему дереву, из-за которого можно было достать человека парой удачных прыжков.

Какое-то шестое чувство заставило Афанасия вдруг остановиться и медленно оглядеться. И в этот момент то ли еле слышно лопнул сучок, то ли раздался негромкий удар в бубен. Каюр метнул взгляд на звук и увидел взлетающего в прыжке огромного седого медведя. Бросившись назад, он не успел схватить карабин, но сумел захлопнуть дверь перед самой мордой разъяренного зверя. Тот навалился на нее всем своим весом, заколотил и заскреб лапами, но толстые лиственничные плахи не поддавались. Медведь заревел от злости, но потом затих, видно, что-то соображая. И вдруг каюр увидел, что в неплотном притворе показался коготь, потом второй: зверь решил подцепить дверь лапой и вырвать на себя крючок. Афанасий схватил лежавший на скамейке топор, с маху ударил по когтям и концам уже высунувшихся за ними пальцев. Когти со стуком отлетели на пол, а зверь, взревев от боли, скатился с крыльца. Припав к крошечному оконцу, каюр увидел, как огромная черная тень, крутанувшись несколько раз на месте, метнулась к дереву, сбила с ветки карабин и, словно вымещая на нем зло, принялась крошить лапами приклад и сгибать ствол. Потом зверь – это было хорошо слышно – лег за угол избушки и начал с рычанием зализывать обрубки пальцев. Страшная ночь тянулась, кажется, бесконечно. Под утро медведь как будто исчез, но Афанасий знал, что он, скорее всего, просто залег в засаду где-то неподалеку, и потому выходить из избушки безоружному было нельзя.

Зверь проснулся далеко за полночь, с хрустом потянулся и глянул в сторону солонцов: нет, туда идти не было смысла, потерявшие нескольких собратьев рогачи, видимо, отыскали более безопасное место. Конечно, можно было утолить голод травой или ягодами, но избалованный бараниной желудок требовал мяса. На память пришли пойменные тальники, в которых он еще пестуном свалил вместе с медведицей своего первого оленя, а позже время от времени добывал их самостоятельно. Наверное, август был для такой большой охоты слишком ранним месяцем, но Зверь все же решился и пошел вниз по долине – туда, где ручей впадал в речку.

Возле самого устья вдруг потянуло дымом. «И здесь люди?» – Зверь не смог сдержать любопытства и повернул на запах.

Небольшое жилище еще хранило свежий дух человека, но, судя по всему, хозяина уже не было. Проверяя, не очередная ли это ловушка, Зверь несколько раз ударил лапой по стенам и двери. Ничего не произошло, лишь внутри раздался какой-то шорох, видимо, всполошились мыши. Зверь, принюхиваясь, начал обходить жилище снова и вдруг увидел, что прямо к зимовью, испуганно раздувая ноздри и прядая ушами, рысит животное, на котором – он сам не раз наблюдал это – люди катаются, как медвежата на медведице. Охотничий инстинкт заставил его мгновенно затаиться за углом.

Животное подбежало к жилищу, тревожно и призывно заржало и только тут что-то почуяло. Оно попыталось метнуться назад, но когти Зверя все же достали лоснящийся круп. Повалив резким рывком добычу, он переметнулся к отчаянно вытянутой шее и рванул ее клыками.