Сезоны

А я в это время затеял переправу на правый берег, где низко по склону к самой реке спускались черные заросли кедрача. Кедрачом сегодня пренебрегать не стоило. Но и времени искать подходящий брод не оставалось. Прикинув все это, я осторожно шагнул в реку, очень рассчитывая на ее дружелюбие.

Мои сапоги с высокими голенищами — под самый пах, а тут не хватило. Стремнина прижималась к правому берегу, и как только начал я пересекать ее, холодные струн потекли по ногам — впору завизжать, и вскоре сапоги отяжелели, наполнились водой. Я обернулся.

— Оля, я перенесу тебя. Нет нужды вдвоем мокнуть. Подожди — только рюкзаки на берег брошу, чтобы не мешали. Давай-ка твой.

Я перенес рюкзаки. Возвратился. Ноги еще слушались, но уже начали коченеть. Мы отошли на мелкую воду. Я присел. Оля обняла меня сзади, чуть подпрыгнула и закинула ноги мне на бедра. Я подхватил их, произнес задавленным голосом: «Устраивайся поудобнее» — и медленно зашагал по воде.

Ноги мои уже не обжигает холодом, ноги мои не немеют. Немеет спина. Немеют шея и плечи от крепко и, кажется мне, нежно обвивших их рук. Оцепенели руки, потому что и во сне не смогли бы служить опорой для этих легких, крепких длинных ног в резиновых мокроступах. И ее дыхание над ухом!

Не могло мое напряжение остаться незамеченным. На самом глубоком месте Оля осторожно отстранилась, а мне показалось, что она резко отпрянула назад. Я чуть было не потерял равновесие. Но берег был рядом и, развернувшись спиной к нему, я благополучно поставил на уступчик свою драгоценную ношу.

Я ликовал! Стена, непрошибаемая стена, которая отделяла меня от Оли, вдруг стала тонкой, прозрачной, гибкой. Неважно, что мы по разные стороны. Это совсем неважно. Да это уже, родные мои, даже не стена. Так, подобие. Если она протянет свою руку, а я свою, то потечет ко мне через эту стену ее тепло. Так какая же это стена?

— Смотри, Оля, танец маленького лебедя!

Я опустил голенища, дурачась, расставил руки и задрал ногу — вода полилась из сапога. Таким же образом я опорожнил второй и, схватив рюкзаки, побежал к выбранному месту. Оля быстро шла за мной и приговаривала, смеясь;

— То ли лебедь, то ли ласточка, то ли в цирке слон! Кто это? То ли лебедь, то ли ласточка, то ли в цирке слон!

Вот что человеку нужно для полного счастья! Вот как мало ему надо. Мало ли? Это мало разве — почувствовать, как исчезает преграда между двумя людьми, да еще если один человек неравнодушен к другому?

— Оленька, — смелею я, — вот что мы сделаем, — и сбрасываю рюкзаки, — дождь ведь будет. Чувствуешь? Я должен построить дворец. Я буду джином. А ты разводи костер, чтобы было светло, тепло и весело на душе. «Эх, радостно на душе! Эх, весело на душе!»

И я бросился к кедрачу и принялся махать маленьким, легким топориком, с которым уже лет десять не расстаюсь. И ложились рядом со мной хрупкие хвойные лапы. Пошло дело! А вот они — колья, а вот — продольные жерди, а вот — поперечины. Вот как!

Остов шалаша вышел кособоким. А, не беда! Лапками, лапками выровняем! Чем не дворец-хижина?

Костер уже полыхал вовсю. Дождик накрапывал помалу, но вокруг костра от жара начала образовываться сухая зона.

— Павел Родионович, рогульки нужны.

— Бу сделано, — скопировал я Райкина и тут же вогнал в землю заранее приготовленные рогатины. И поперечину сверху положил. — Готово, синьорина… С вашего позволения, — добавил я и отхлебнул из носика чайника несколько глотков.

Ледяная вода прокатилась по пищеводу и стылой массой разлилась в желудке. Короткий озноб тряхнул тело, и заныли мышцы ног.

Оля подвесила чайник над костром, встала с наветренной стороны боком к огню. Мне вдруг ни с того ни с сего пришло в голову;

— Один раз в Магадане захожу в столовую… Слышишь, Оля? Сидят две особы в шапках собольих, и на плечах соболя соответственно. А в тарелках перед ними свиной гуляш. Одна ковыряет вилкой, кусочки сала в сторону отодвигает и произносит многозначительно: «А вот мусульмане свинину не едят». А вторая, мощная такая мадам: «И евреи не едят». — «Так евреи и есть мусульмане», — говорит первая. «Что ты, что ты! Евреи христиане». — «Ах, ну да, ведь Иисус Христос был еврей!»

Оля улыбнулась и сказала;

— А у нас в группе один учился. В Духовную семинарию в Ленинграде поступал, по конкурсу не прошел и подался в геолого-разведочный. Он представляется так: «Андрей Петин — протестант-католик по различным иудейским верам».

— Заблудились крещеные, сказала бы наша хозяйка-баптистка, у которой мы жили на улице Декабристов. — Мне стало смешно. — А я в вероисповеданиях не рублю. Не помню даже, например, какая вера у китайцев. Ты знаешь?

— Буддийская в основном.

— Ну вот! А я думал. Будда только у индусов.

— Не только, — сказала Оля и, не давая мне слова вставить, заторопилась: — У вас, Павел Родионович, ноги мокрые. Вы, наверное, забыли об этом?

— Уже вспомнил, Оля, — ответил я, почувствовав снова крупную дрожь.

«Не к добру это, — подумал я. — Действительно, чего, дурак, стою пропотевший и промокший, да еще на ветерке?»

— Сейчас, Оля, я мигом высушусь. Все с себя долой! К костру — и мигом. Мигом!