Сезоны

Но стоило мне стянуть брюки, как опять начало колотить.

— Павел Родионович, ну, разве можно так? Быстренько становитесь вот здесь. Здесь хорошо жаром пышет.

Я подошел к костру, и благолепное тепло обдало ноги. Но странное дело, чем больше я согревался, тем больше меня знобило.

«Этого только не хватало, — злясь на себя, подумал я. — Завтра-то еще работы невпроворот. И до базы топать и топать».

— Вам нужно сейчас же просушить все как следует. Возьмите мои брюки. Берите, я говорю! Ну и что же, что коротки? Надевайте, не стесняйтесь. У меня еще тренировочные есть.

Она стянула с себя сухие шерстяные брюки, и я, бормоча слова благодарности, с превеликим трудом залез в них. И стало гораздо теплее.

Мои штаны парили, как гейзеры, и портянки поддавали пару, и два сапога походили на градирни ТЭЦ. А чайник тем временем закипел. Оля заварила чай, и я едва дождался, когда в руке у меня окажется кружка, полная горячего бальзама. Потом я выпил одну, другую, вспотел, потом остыл, выпил третью.

Оля тревожно наблюдала за мной.

И тут меня начало забирать.

— Оля, так как же насчет буддизма? — вспомнил я прерванный разговор, потому что почувствовал, что голова кружится и нужно за что-то зацепиться, хотя бы словом.

— А что вас интересует, Павел Родионович? Постойте! Сапог ваш падает!

— Что меня интересует? Что же меня интересует?..

Как же мне было нехорошо! Корежило, будто в позвоночник мне ввинчивали громадный штопор. А ноги едва поддерживают. И кожа болезненная.

— Идемте, Павел Родионович. Идемте. Вам обязательно нужно заснуть.

Оля подошла ко мне и под руку повела к шалашу. Я устроился на ватнике. Сверху Оля укрыла меня своим ватником. Укутала во что-то ноги. И я затих, скорчившись на левом боку. Лихорадка постепенно отпускала, прошиб пот.

Оля присела рядом.

— Вам лучше? Вам сейчас будет лучше. А озноб — он пройдет. Он сейчас должен пройти. Потом вам даже жарко станет. Жаль, конечно, что мешка нет. Завтра бы вы как огурчик встали и без лекарств. Это у вас просто переохлаждение. В поле же нет вирусов. Можно землю здесь есть, верно? Если нет людей, то и вирусов нет. В безлюдье какие вирусы? И вы просто продрогли. И с вами ничего не случится. Ничего не случится. Завтра мы встанем и потихонечку да полегонечку дойдем. Дотопаем, как вы говорите. Я маршрут буду вести. А вы мне где надо будете подсказывать. И все будет хорошо, Павел Родионович. Вы лежите спокойно, а я пойду, сапоги ваши досушу. А потом приду. Спите.

Оля подоткнула мне под бок ватник и ушла к костру, а я уснул. И сон мой был крепким и нетревожным. Очнулся я, когда к моей спине прижалось что-то теплое и исцеляющее, но быстро я снова забылся и проснулся много позднее от холода и от странных звуков. Я никогда не видел саранчу, но я знаю сухой шелест кузнечиков. И мне показалось, когда я проснулся, что на наш бедный шалашик садится целая туча саранчи. И все они, те, что сели, и те, что прилетают, издают этот странный звук. То падал снег, шурша по прихваченному морозом плащу.

Мы лежали, прижавшись друг к другу спинами. И нам хватало места на одном ватнике. И еще более чем странно: нам хватало и ватника, которым мы укрывались.

12

Я бы мог, наверное, достаточно подробно рассказать, как мы завершали последний маршрут этого сезона. Но боюсь, как бы мое красноречие не погрязло в неприятных мелочах, вроде описания дрожащих рук и ног, оступающейся походки, головной боли, такой ноющей, сосредоточенной, словно не сама голова, а «желудок» в голове болит.

Худо-бедно, а к темноте я уже лежал в своем спальном мешке, пил кружку за кружкой чай с давленой брусникой (убей бог, не помню, где и когда мы ее собирали) и потел. Я ощущал, как хворь, некстати привязавшаяся ко мне, вместе с потом выходит наружу, будто распахиваются двери у моих клеточек и вышибалы вышвыривают на улицу паршивую хворобу.

Если вчера, проснувшись ночью в дырчатом шалаше и услыша снег, я, честно говоря, струхнул, то сегодня — нет. Шабаш! Палатка — та же крепость, за стенами которой можно перенести даже осаду пурги. Пусть стены эти тоньше ученической тетрадки, но все же это стены! Если с умом, то они превратятся в неприступную для снежных плетей преграду. Как же не быть спокойным?! А возвращение? По присыпанной снегом тундре? Все это — зола.

«Да и к чему торопиться? Продуктов у нас еще дня на три, можно растянуть и на неделю. Шишки кедрачовые будем собирать. Пойду повыше по речке, кстати, почему у этой речки еще нет названия?.. Там выше по речке куропаточки должны быть. Патронов у меня три обоймы. Десяток можно расстрелять по мелкой дичи. И у нас будет мясо. Все, молчу… Нет слов… Как бы мы прекрасно здесь зажили! С Олей. На Олиной речке. Оленька, голубушка! Олюшка!» — звал я ее, кричал про себя, и она пришла.

Брякнула крышка о кастрюлю, показались Олины руки, поставили дымящуюся кастрюлю, рядом чайник. И появилась она.

— А ну-ка, горяченького, Павел Родионович! Обязательно. И не отказывайтесь! Через силу. Ну хоть несколько ложек!