Сфера времени

Недолго Кирияна упивалась свой победой, почти сразу заметила, что как-то совершенно неправильно реагирует сотник. Пояс снял с медными накладками, сел на лавку, ноги вытянул, руки за голову закинул. Откуда ж знать домашней девице, что в сражении побеждает не самый сильный или самый ловкий, а самый хладнокровный. Там, где дрогнет ловкач, где не сможет опустить меч богатырь, всегда довершит дело бесстрастный. Войны, однако, выигрывают умнейшие, но и это Кирияне только предстояло узнать. Другое дело, что сотник считал неприемлемым сражаться с женщинами. Однако слова не мечи. Перед ними все равны.

— Что ж, — буднично сообщил он, — вполне себе неплохой расклад. Для меня. Сначала я возьму тебя, меня даже ложе грязное не смутит. После выволоку за косу из собственного дома и прям в сорочке по улице приведу к отцу. Да ещё и расскажу ему, что до меня твоим частым гостем был тиун князя Владимира Никита, он мне сам, дурень под ол, похвалялся. Думаю, и митрополиту повторит, коли нужно будет.

И да, это ты ко мне пришла, а не наоборот. И не удивляйся, что после этого ворота твоего дома будут чернеть от дёгтя.

Затем я с твоего брата возьму виру за оскорбление моей невесты, как и полагал изначально.

Самое позднее — к завтрашнему полудню ваше семейство будет ославлено так, что те самые дегтярные ворота отмыть будет проще, чем имя отца твоего. После этого тебя не только боярин Богдан в жёны не возьмет, но и последний свинопас сторониться будет.

По спине Кирияны пробежал холод. Слишком поздно она поняла, что такого зверя в открытом бою ей не победить. На таких, как сотник, только волчьи ямы ставить.

— Хорошо, я уйду, — выдавила она через силу. — Но следи отныне, князь, за спиной. Много в степи половцев, много их и в городах русских. И все они — прекрасные охотники. Им пардуса завалить, что в ладони хлопнуть.

— Иди уже скорее, — скривился сотник — А то по полу ходить страшно — весь ядом забрызгала.

Лишь дверь за боярской дочерью закрылась, Давид в сердцах плюнул и ушел спать в гридницу.

Утром следующего дня десятник Юрий выводил своего коня из денника. Позвякивала колокольчиками сбруя. Звенела и душа молодого княжича.

«А мы коней выпустим, выпустим;

Ой, дид, ладо выпустим, выпустим!

А мы коней переймем, переймем;

Ой, дид, ладо переймем, переймем[1]!» -

напевал он себе под нос. Но возле самого дома словно налетел на тучу грозовую. Остановился.

Ходит по двору Давид Юрьевич, смурной, что осеннее небо. Брови в одну дугу сомкнуты, руки на груди сложены. На слуг посматривает и тихо, вкрадчиво, да так, что последняя мышь в подклети со страху ни жива ни мертва лежит, спрашивает:

— Кто Кирияну Ретшевну в дом впустил да в моей ложнице оставил?

Юрий придержал коня за узды, взглянул на малочисленных слуг. Те стоят, молчат, жмутся, наступая друг другу на пятки, толкаясь локтями. Конюх с истопником хмурятся, куцые бороды торчком стоят. Милка глаза опустила, а сама кажись, еще больше раздобрела, растеклась квашней, того и гляди рубаха на груди лопнет. Лишь старая ключница стоит как ни в чем не бывало, тело серпом согнулось, глаз один бельмом закрыт, а второй зыркает из-под мохнатой брови.

— А чегось не впустить, раз девка к тебе сама пришла? Чай невеста, а не хто чужой. Коли ей приспичило до свадьбы, пущай и ждет в ложнице. Нечего ей по дому шарица, поди, не хозяйка пока! — прокричала на весь двор старуха.

Юра уткнул лицо в мягкую морду жеребца, и лишь плечи десятника безмолвно вздрагивали.

Давид подошел к ключнице и покачал головой. Стара стала, высохла вся, потемнела, скрючилась, словно коровья лепешка на полуденном солнце, и не понять уже, от чего непотребство учинила: от дури или умысел какой был.

— Значит так, — протянул хозяин дома, — говорю один раз, кто не услышал или не понял ввиду скудоумия, не моя печаль, выгоню взашей со двора на все четыре стороны. Кирияна мне не невеста более, и в доме моем ей не рады. Сегодня я венчаюсь, и хозяйкой над вами зайдёт Ефросинья. Чтить её, как меня. Дом к нашему приезду вычистить, выбелить. Все полы песком засыпать, гридню шкурами украсить. Всё уяснили?

Слуги разномастно закивали и разбрелись кто куда. Ключница громко ворчала под нос о том, что взял бы обеих да не морочил ей, старой, голову. И коли молодая хозяйка придет, пусть бы всё и чистила.

Юра подошел к брату и хлопнул по плечу.

— Радуйся! Эка ты ни свет ни заря лютуешь, мало тебе отроков в ученье дали?

— Не люблю, когда дома разлад. Нет ни покоя, ни отдыха. А за последний год запустил я слуг, расслабились. Может, оно и неплохо, что жена появится, — Давид задумчиво погладил бороду. — Пойдем, я тебе ларец дам, свезешь подарок Фросе.

Одевали Ефросинью под заунывные песни. От них зевалось так, что челюсть норовила выскочить.

Белая льняная рубаха, верхнее красное шелковое платье, на шее бармы, таки отданные ей Давидом, но уже в качестве свадебного дара. Поверх плата очелье и рясны с колтами. Правда, всё это богатство спрятано под плотной, не пропускающей воздуха и света, фатой.