Сфумато

Прохлада коридоров и переходов, со вкусом отделанных белым камнем, светлым деревом, панно из самоцветов. Кажется, родительская половина куда меньше сыновней, где она начинается-то… По дороге никто не встретился, замок как будто вымер, но ощущение сохранилось только до того момента, как Марко вплотную подошел к высоким двустворчатым дверям из темной, почти черной древесины. Около нее замерли как изваяния двое могучих верзил в черных плащах. Вчерашние или нет – не поймешь, у тех были закрыты лица. На гостя они слегка покосились и с легким поклоном толкнули створки, приглашая войти. За дверьми снова был переход, ведущий на винтовую лестницу, освещенную скупыми прямоугольниками солнечных лучей, падающих из узких окон-бойниц. Башня. Марко успел одолеть один виток лестницы, как вдруг отворилась невысокая стрельчатая дверца на площадке и оттуда выглянула пожилая женщина, одетая добротно и элегантно, как полагалось бы экономке или даже компаньонке госпожи в богатом доме.

Ее темные глаза, как буравчики, неприязненным взглядом просверлили в лже-Лодовико с десяток свежих ран, а голос между тем говорил не только о неприязни, но и о каком-то странном облегчении.

– Очухался? Иди, иди же к ней! Сейчас, немедленно, она практически не ела, а третьего дня и вовсе отказалась от пищи. Сегодня даже воду пить не хочет. Иди, коли жив!

Марко чуть не брякнул «вы кто?», но вовремя одумался. Служанка его не боится, это определенно, разве что ненавидит, но в словах ее чудится какая-то брезгливая жалость, что ли… А к кому – к ней?

– Это обязательно делать сейчас? Я тороплюсь к отцу, – изобразив неудовольствие, произнес мужчина.

– Вот уж кто подождет, так это он!

Суховатая рука непочтительно сцапала Марко за меховой отворот рукава и настойчиво потянула за собой.

– Мать сейчас важнее! – сердито выпалила женщина. – Не ест, слабеет на глазах. Ты один, кто может ободрить мэйс Анну!

Марко вздрогнул. Мать. Анна Ди Йэло, мать Нечистого во плоти? Какое совпадение, его собственную мать тоже звали Анной. Он едва не вывалился из кожаных домашних туфель, когда служанка, ростом не доходившая ему даже до плеча, повлекла вперед с неженской силой. Позже он понял, откуда эта сила, без нее ухаживать за жертвой сфумато неро было бы куда труднее.

Перед Марко предстал просторный и красивый зал с каменным полом, выложенным квадратами белого, серого и розового мрамора. Пространство было убрано так, будто предназначалось для увеселений, отдыха и домашних занятий аристократки. Много дорогих тканей, иноземных предметов искусства. Много света – его обеспечивало удивительное панорамное окно, из которого открывался прекрасный, захватывающий дух вид: зимние просторы, тающие слева и справа в дымке очертания гор, мощные стволы гигантских сумарийских кедров и, будто детская игрушка, оброненная в снег – издалека кажущийся пряничным городок Невадо. Яркое солнце ласкало этот пейзаж, вид которого растопил бы самую черствую душу. Но вряд ли восхитил бы женщину, сидящую в глубоком мягком кресле у окна.

Марко остановился перед ней и сперва подумал, что женщина слепа – так она была безучастна ко всему, но и на звук шагов тоже не повернула головы. Она определенно была ровесницей служанки, в смолисто-черных косах блестели нити седины, едва заметные морщины пролегли на лбу, у наружных уголков глаз и по носогубным складкам. Анна Ди Йэло была умопомрачительной красавицей в молодости, сейчас она тоже оставалась невероятно хороша, несмотря на возраст. Руки и вообще кожа были белыми и ухоженными, знатная мэйс не знала никакой тяжелой работы, но не только в этом дело. Руки, как плети, безвольно свисали из пены нарукавных кружев с подлокотников кресла. Платье из темно-синего атласа оттеняло цвет бессмысленно распахнутых глаз – таких же ярких, как у мессира Лодовико. Ноги в расшитых жемчугом атласных башмачках утопали в ворсе медвежьих шкур, из которых вокруг кресла было построено своеобразное гнездо. Полукругом были расставлены медные жаровни с углями, от которых шло ровное и приятное тепло.

Слепа и глуха, так, что ли?

Марко вдруг почувствовал, что вся эта неподвижность, безразличие, распахнутые глаза, которые служанка увлажнила смоченным в теплой воде из стоявшей неподалеку чаши шелковым платочком, эта безвольная поза – что-то страшное и необъяснимое. И был прав.

– Я не могу накормить ее! – в отчаянии прошептала компаньонка-служанка. – Не хочет. Она изменилась к худшему с того момента, когда тебя принесли в замок истекающего кровью. Возьми же ее за руку, непутевый сын, возьми…

Синомбре на деревянных ногах двинулся вперед. Он опустился на колени в мягкий и плотный мех, взял прозрачную, истонченную слабостью белую руку, холодную, будто мрамор, – и сжал в своих горячих ладонях. Сцена продолжалась недолго. Веки красавицы дрогнули, губы приоткрылись, шея напряглась, будто женщина пыталась что-то сказать, а затем Марко ощутил слабое-преслабое пожатие пальцев. Его пробрал озноб.