Сфумато

Что-то огромное, белое висело на конце лески. Вода покраснела, когда Иван выстрелил еще раз. Седой вытаскивал леску медленно. Это был огромный палтус. Седой и его помощник Иван повесили рыбу на палубе на крючок для сетей. Медленно и безнадежно палтус поворачивался, показывая свои белоснежные бока утреннему солнцу.

Пионеры подошли близко и потрогали его.

– Сукины дети, загадили всю палубу, – ворчал угрюмый моряк, – теперь чистить за ними!

Мы с Кириллом сидели на ящиках из-под рыбы и безмолвно наблюдали. Пионервожатая пристроилась рядом с нами. Она была, вероятно, единственным человеком на борту, выдержавшим шторм. Накануне вечером, когда все были полумертвыми от дикой качки, она, уютно примостившись на краю койки Кирилла, рассказывала романтические истории ночного Шикотана. В ее историях непременно присутствовали пушистый белый снег и воющие волки.

– Ты читал Юрия Казакова? – спросила она Кирилла.

Он сделал неопределенное движение губами. Было неясно, пытается ли он ответить ей или сдерживает позыв тошноты. Пионервожатая продолжала:

– На мой взгляд, в них есть суровая поэзия. Ты согласен? Ой, ты чувствуешь себя плохо, а я все говорю и говорю… Знаешь, я совсем забыла городскую жизнь. Мне так хочется поговорить с человеком, который мог бы меня понять. Я училась в Ленинграде, но с тех пор больше там не была. Постоянно работа, а летом дети…

Как мне показалось, ночью качка прекратилась, и я, засыпая, слышал шепот пионервожатой:

– Подожди, он еще не спит.

По неровному дыханию Кирилла я понял, что это предостережение его не остановило.

Я только поражался таланту друга приспосабливаться к любым метеорологическим условиям.

Моторный баркас, подходивший к кораблю, чтобы забрать пионеров, тарахтел рядом. Пионервожатая взглянула на Кирилла и торопливо спросила:

– Ты мне напишешь?

Он машинально посмотрел на меня, но ответил ей сразу:

– Конечно.

Удовлетворенная, она побежала собирать своих пионеров и, обернувшись, крикнула:

– И обязательно прочти Казакова!

– И Евтушенко, – добавил я с улыбкой.

– Хорошо, – ответил Кирилл.

Когда пионеры сошли в Менделееве, мы остались единственными пассажирами, не считая старухи с двумя сумками и ведром, завязанным сверху тряпкой.

После пионеров пришел еще один баркас, и с причалившей по соседству с нами «Родины» на него стали входить девушки, приехавшие наниматься на работу. Это было так близко, что мы могли видеть их серые изнуренные лица.

Погода резко изменилась. Солнце, что так много обещало утром, безнадежно исчезло. Моросило, и дул холодный ветер. Девушки стояли на ржавой палубе металлического понтона, приплясывая на месте от холода. На многих были нейлоновые чулочки и лодочки – прощальные атрибуты городской жизни.

Их пускали на борт строго по списку. Мужик в теплой зимней фуфайке сидел за столом на понтоне. Его розовые уши торчали из-под кепки.

– З. А. Прохорова – Копейск! – кричал он.

– Здесь, – отвечал голос из толпы девушек.

– М. Н. Пузанова – Тула! – хрипел он, поднимая и опуская уши.

– Здесь!

Их было так много, что казалось, перекличка не закончится никогда. Количество городов, о которых я никогда не слыхал и не встречал на карте, добавляло какую-то жуткую нереальность бесконечной перекличке.

Штурман нашей старой посудины крикнул из кабины прямо нам в уши:

– Эй, девочки, вам же холодно, идите сюда! Мы вас согреем! Что вы ждете? Не стесняйся, кудрявая. Я не трону тебя.

Кудрявая, взяв подругу себе в помощь, пошла в кабину греться.

Мужик с розовыми ушами хрипел:

– А. С. Фетисова – Нальчик!

– Здесь, – откликнулось слабое эхо.

– Эй, папаша, следи за руками, – донеслось из кабины.

– Ну, давай. Если ты не дашь мне согреть твою задницу, совсем замерзнешь! – послышалось из кабины.

Мы стояли, опираясь на мокрые деревянные поручни качающегося судна.

– Ты был на похоронах Сталина? – неожиданно спросил Кирилл.

– Нет, а почему ты спрашиваешь?

Я не мог оторвать взгляда от розовых ушей под кепкой.

– Я жил на улице Чехова, – начал Кирилл. – Ты знаешь, рядом с Пушкинской. Это было начало марта, на улице дикий холод. По нашей улице прямо напротив моего дома шел людской поток. Мы с ребятами сидели на заборе и предлагали замерзшим, уставшим женщинам из очереди пройти задними дворами прямо к гробу Сталина. Большинство из них знали, что на улицах – кордоны, и не верили нам. Но некоторые соглашались. Это были те, кто отчаялся стоять в очереди. Толпа, которую только безумное воображение могло назвать очередью, еле двигалась. Многие так никогда и не вернулись с похорон, погибли в давке. Мы только помогали доверчивым женщинам перелезть через забор и спуститься во двор, сопровождая к обещанному секретному проходу – заброшенному бомбоубежищу, оставшемуся после войны. Там не было ничего, кроме грязного пола и непроглядной тьмы.