Сгинь!

Впрочем, такие истории только на руку владельцам. Горожанам было любопытно посмотреть на безумную женщину, что «кланяется в ноги узбекам», поэтому все тащились к Шавкатову прилавку. А так как тот находился в самом конце рынка и овощного ряда, сделать вид, что мимо шел, а самому скосить любопытные глаза на Ольгу, не получалось. Приходилось подходить, интересоваться овощами да фруктами и, чтобы уж точно не попасться на своем любопытстве, что-нибудь купить – хоть яблочко, хоть пучок петрушки.

Толпы зевак ежедневно.

Потом распространялся новый слух. Какая-нибудь мелочь, вроде того, что Ольга начала носить платок, повязывая его на узбекский манер. Обязательно поспорить при этом, существует ли вообще узбекский манер и чем он отличается от русского.

И любопытные проходили через прилавок Шавката по новому кругу.

Продажи росли, денег в кошельке Шавката прибавлялось, чему Гуля, чье семейство к тому моменту увеличилось на еще один рот, была несказанно рада.

* * *

Ольга потеряла счет времени. Сколько она уже живет в Н-ске? Сколько работает на рынке? Какое сегодня число? Какой день?

Точно не четверг. В четверг у Ольги выходной. По четвергам рынок не работает. На этой неделе Ольга с Мансуром в четверг идут в парк аттракционов. Гуля ворчит, говорит, что от парка там только одна аллея несчастных тополей, а от аттракционов – название и гора металлолома. Ворчит, но не противится: это Ольгин выходной, пусть проводит его как хочет. И минус ребенок в доме – хорошо.

Мансур же ждет четверга с нетерпением, хочет прокатиться на чертовом колесе. Он не будет бояться нисколечко, только тетя Оля пусть разрешит держать ее за руку на самом верху. А если будут работать машинки, то он будет ездить на них целых десять, нет, двадцать минут. А можно час?

Можно. Мансурчику все можно.

Кроме выходного четверга, который Ольга всегда проводит с Мансуром, остальные дни похожи один на другой: ранний подъем, чашка крепкого чая, работа на рынке, возвращение домой, ужин, игры с младшим, сказка на ночь, сон.

А это не день сурка, Оль? Ты такой жизни хотела, когда оставляла мужа и сына?

О них Ольга старалась не думать – слишком больно, слишком щемит где-то в груди. Едва только зацепишься мыслью за Андрея или за Степку, как начнет крутиться: а как они там, а что ели на ужин, а не болеет ли сын – сейчас сезон простуд, а читает ли муж Степе сказку перед сном, а какую сказку, а зовет ли Степа маму, а что Андрей ему на это отвечает, а что было бы, если…

И так много этих «если», что голова становится тяжелой – не удержать.

Четверг наступил, как всегда, неожиданно. Вдруг возник посреди одинаковых дней. Позволил Ольге поспать подольше, понежиться в кровати.

– Теть Оль! Теть Оль! Открой глазки, теть Оль!

Мансур легонько тряс Ольгу за плечо и тыкал в глаза маленьким пальцем. Ай, неприятно!

– Ты меня так без глаз оставишь, –  ворчала Ольга, отворачиваясь от Мансура к стене.

Мальчик же не отставал, переползал через женщину и вновь принимался ее трясти:

– Вставай! Нам уже в парк пора! Вставай! Вста-вай! Вста! Вай! Вста-вай!

– Да успеем, –  зевала Ольга.

– Все машинки займут, –  настаивал Мансур.

В итоге Ольга сдалась. Встала, заправила постель, умылась, наскоро собралась – наряжаться и краситься давно уже перестала – позавтракала, заглянула в комнату Гульноры и Шавката:

– Мы ушли.

Отец большого узбекского семейства с утра пораньше убежал по делам. Гуля же кормила младенца грудью. Ольга часто наблюдала эту картину, и всякий раз у нее словно чуть-чуть набухали груди. Совсем недавно она вот так же кормила своего Степашку, прижимала к себе, смотрела ему в глаза, и во всем мире существовали только они – мать и сын. А теперь вот нет матери у сына, нет сына у матери.

Для Гули сейчас тоже ничего не существовало, кроме нее и младшего (теперь это уже не Мансур), поэтому она вяло махнула рукой: идите, не мешайте нам.

До самого парка Мансур припрыгивал. Не мог идти спокойно. В парке – тоже. Шаг – прыжок, шаг – прыжок, шаг – прыжок. Рука то и дело вырывается из Ольгиной ладони. Попросил купить ему сладкой ваты и сразу потащил к колесу обозрения. Ольга всегда в уме называла его «колесом оборзения», сама не знает почему.

В закрытой кабинке они были вдвоем. Мансур постоянно вскакивал и показывал Ольге достопримечательности:

– Это дом моего друга. Это серый дом. Там дерево большое. Там облако.

Чем выше они поднимались, тем спокойнее становился Мансур. На самом верху он сел рядом с Ольгой и крепко-крепко схватил ее за руку:

– Теть Оль, тебе не страшно?

Женщина улыбнулась, обняла мальчика и сказала:

– Рядом с тобой, Мансурчик, мне ничего не страшно.

– И мне с тобой, –  признался мальчик, а сам крепче вцепился в Ольгу.

Они вышли из кабинки, договорились все же сходить и проверить, работают ли машинки, не заржавели ли окончательно. Все, как и планировали.

Вдруг со стороны аллеи тополей раздался пронзительный детский крик:

– Мама! Мама! Мамочка!

Какой-то ребенок, кажется, мальчик, вон тот – в синей кепочке, споткнулся и упал, больно упал, и теперь зовет свою маму.