Сгинь!

– Понимаешь ли ты, что мы теперь подо`хнем тут? –  взревел Игорь.

– С самого начала, –  невозмутимо ответила ему женщина. – С самого, самого начала…

– Мне теперь даже за продуктами не сходить! –  бесновался Игорь.

Он принялся ходить по избе взад-вперед, измеряя пространство, в один миг превратившееся в тюрьму. Два шага до печи, три – до двери. Со смертью не разойтись.

– Ничего. Мы несколько дней как на подножный корм перешли, –  невозмутимо отметила Ольга.

– Я уйти хотел! –  признался Игорь и спрятал в ладони лицо.

– Не получилось, –  подытожила Ольга.

Игорь сел на пол – в двух шагах от печи, трех от двери – и разрыдался. Рыдал не по-мужски – тихонько, скупо, а навзрыд, с всхлипами и трагичным хлюпаньем носа.

Совсем расклеился.

– Ну-ну, будет тебе, –  сказала ему Ольга, продолжая сидеть за столом, дуть усиленно на чай и не глядеть в сторону соседа.

– Я уйти хотел, –  повторил тот дрожащим голосом. – Уйти.

Еще раз громко всхлипнул, лег на пол. Того и гляди – начнет бить по неповинным доскам руками и ногами, что непослушный ребенок в супермаркете, требующий от слабовольных родителей конфету или жвачку.

– Я уйти хотел, –  чуть ли не шепотом, словно сообщая тайну. – А ты все испортила!

Игорь уткнулся лицом в доски пола, ища в них защиты и успокоения. Нашел лишь запах сырой древесины да легкий холодок, тянущийся к носу из половых щелей.

– Я тут при чем? Мне и силенок-то не хватит, –  заметила Ольга.

Действительно, не сломать ей толстые, широкие охотничьи лыжи, сделанные на правду, на века.

Игорь успокоился, задумался, притих. Попытался представить, как Ольга пробирается посреди ночи в коридор, тянет тонкие руки к лыжам, снимает одну со стены и – хрясь об острую коленку, снимает вторую – и опять хрясь. Смотрит на обломки – результатом недовольна. Поднимает одну деревяшку – сжимает ладонями, рвет на части, потом еще один, за ним еще, и еще, превращая старые лыжи в груду щепок.

Нет, не получается, не сходится. И впрямь силенок маловато у Ольги на такие бесчинства.

– Ирод!

Это Игорь уже мертвецу крикнул. Нужно же кого-то обвинить. С Ольгой не вышло, так на труп можно все повесить. Убить бы его за такие проделки. Жаль, что тот уже мертв.

Игорь подполз к столу, сгреб лыжные щепки, подтащил к остальным обломкам, принялся собирать деревянный пазл. Не клеилось. Да и клея не было. Игорь плевал на деревяшки, прижимал их друг к другу.

– Давайте… давайте же, родненькие, –  нашептывал мужчина.

Чуда ждал, да не случилось. Сейчас не время чудес.

Пробрался Игорь к забору, лесу прямо в лицо посмотрел: нет, не пропустит тот несчастного мужичонку, потопит в сугробах, обвалит горы снега с верхушек прямо на голову. Не пройдешь и десяти метров – завязнешь, застрянешь, умрешь.

Не выбраться Игорю отсюда. Не сбежать.

Вернулся он в избу, валенки с ног смахнул, куртку стянул, к столу прошел – там все еще Ольга, талые чаи гоняет, чашку сгреб, окно открыл, за подоконник перевесился, снега в чашку набрал, Ольге чуть ли не под самый нос сунул:

– Пакетиком делись!

Ольга ухмыльнулась, перекинула из своей чашки в Игореву мокрый чайный пакетик «Нури».

– На печь поставь. Прогреется, –  посоветовала Игорю.

Он глаза закатил: учить меня будешь, женщина.

– Холодный попью.

И принялся на снег дуть. Снег из кружки полетел на заляпанный стол и стал тихо таять.

* * *

Где начинается сумасшествие?

Ольга пила чай-воду, из-под окошка добытую. Пила без конца, пока челюсть не свело. После бродила бессмысленно полуголая по избе. Лямка сорочки – грязной, с пола поднятой – с плеча свесилась, обнажилась грудь со светлыми полосками растяжек, грудь некогда кормящей матери. Весь стыд из Ольги вышел. Раньше она постеснялась бы щеголять в таком виде перед Игорем, а сейчас хоть бы что.

Разве ж она сумасшедшая?

Волосы не чешет какой день. Может, ни к чему. Зубы не чистит. Некоторые вон всю жизнь не чистят. Был, например, один егерь, который для чистки зубов жевал смолу и хвою. И ничего – зубы до семидесяти лет во рту стояли крепче крепкого. Может, и дольше бы простояли, просто егерь помер в семьдесят. И никакого запаха изо рта. Разве что дух хвойного леса, и то если егерь впритык подойдет, в лицо дыхнет.

Ну, выбежала Ольга босая на улицу, ну, зарычала на лес. Может, она медведя учуяла и прогнать решила. Не было медведя? Зима на улице, какой медведь, не проснулся еще? Но вдруг то шатун был, прятался, готовился порвать всякого, кто на пути попадется.

А Ольга его рыком своим прогнала. Может быть.

Разве ж она сумасшедшая?

Ну, рухнула на пол. Ну, завыла громко, протяжно, заполнила воем своим всю избу. Звала Степку – сына своего ненаглядного. Соскучилась, сил больше нет, желания жить без него больше нет. Боролась-боролась, пыталась существовать, да не вышло, да все равно рухнуло. Чувство утраты велико, а материнской утраты – еще больше. Как тут не выть. Хлынуло все наружу – попробуй удержи.