Сгоревший маскарад

Накинув первый попавшийся под руку балахон, я не раздумывая отправился в ближайшую лавку. Я сторонился больших универмагов. В продуктах такого рода магазинов не чувствовался вкус. Производимая и собираемая машинами пища напоминала не еду, а скорее безвкусную землю; да даже почва, и та казалась приятнее, так как хоть и имея отвратительный вкус, она им по крайней мере обладала, а это уже много стоит. Кажется, что человек стал неразборчив не только во вкусе к тому, что потребляет, но и к вещам эстетического происхождения. Кажется даже самые прихотливые гурманы искусства, хоть и озирают каждое полотно с дотошной скрупулёзностью, но к сожалению, не видят его; пробуют и стараются переварить каждый мазок кисти мастера, но желудок их начисто отказывается переваривать этот «пустой» порцион. Я не отрицаю, что такая же развращающая тенденция распространяется и на меня, но стоит заметить – даже в такой малости, как выбор пищи, ко мне приходят подобные выводы, а если через столь мелочные мысли пробивается такая фундаментальная проблема, не говорит ли это хотя бы о чуть-чуть, но лучше развитом вкусе? Может быть себе, может кому другому, – чёрт его разберёт, – но хочется доказать, что метафизическое мышление в любой момент времени – вот он, показатель уважительного отношения к вещам. Ах, до чего обидно принимать столь ранящий факт! От чего ж человек постоянно стремится приурочить свои рассуждения к какой-то ситуации? Не попади мы в галерею – ещё пол жизни не думали бы о живописи; не набреди случайно на уличный оркестр – не задумались бы о музыке вплоть до самой кончины, а ведь сколько великого скрывают эти размышления! Я плох в драматургии, но, если кому-то покажется, что всё выходит слишком уж натянутым и наигранным, прошу вас: разве человек в отстранении от человечества перестаёт думать о других? Эгоизм – штука опасная, но ни одна из его форм не способна безвозвратно выкинуть папку «Другие люди» в корзину; нельзя сказать, что вы нелюдь только из-за своей отстранённости. Человек есть человек и не важно, на дне вы Тихого океана или среди облаков – никому и в голову не взбредёт считать вас очеловеченным лишь в окружении себе подобных. Так и с искусство, подобно младенцу, если и захочет ласки и тепла, то не стоит откладывать заветное лобзание в дальний ящик; пусть предначертанное вершиться тогда, когда, – скажу не без церемониальности – пробил судный час.

Параллельно с этими раздумьями, я заскочил в булочную. Идеи о вкусе мотивировались запахом пряностей и свежей выпечки. Ароматы корицы, тёртого мускатного ореха и только что поджаренного фундука сопровождали меня, позволяя действовать внешне словно на автомате, не отвлекаясь на мелочи, вроде выбора хлебобулочного шедевра и его оплаты. Покинув пробудившую во мне голод пекарню, я отправился обратно в свой маленький альков. По возвращении, полёт мысли ослаб, но надежда, что приобретённая гата2 сможет придать силы продолжить логический штурм, позволила мне на время из мудреца превратиться в повара, может не слишком хорошего, но по крайней мере, умеющего подходить к кулинарному ремеслу с той же строгостью, будто бы я готовлю не для себя, а оформляю блюдо в каком-то ресторане. Что сказать, как мы относимся к себе, так же относимся и к вещам, а как уже можно было заметить, к первому я относился весьма чутко.

День подходил к завершению. Греческая стрепня расслабляла и вводила в лёгкую истому. Кажется, аскеты и монахи только за тем и отстраняли от себя такую плотскую прихоть как потребление пищи, лишь бы не утрачивать связь с Всевышним; в моём же случае, роль Бога пока всецело заменялась образом быка. Сконцентрироваться всё не удавалось и словно охотник, я стал выжидать. Ожидание продлилось не долго, благо, дар пекарных мастеров быстро усвоился и уже через час мысли-непоседы вновь роились в моей черепушке.