Сгоревший маскарад

Радость вновь захлестнула меня. Ассоциативный штурм сделал своё дело: метка как проклятие циклической замкнутости в совокупности с животным началом; только один символ чего-то подобного был мне известен. Это знак уробороса, змеи, пожиравшей свой собственный хвост. Оставаясь наедине с собой, единственным источником знаний могло послужить лишь моё прошлое. Нужно было вспомнить момент, когда я решил самолично обеспечить себя судьбой; это событие и точка на временном отрезке жизни, несущие в себе юношеский нигилизм и низвержение родительских ценностей. Вспомнить подобное оказалось и трудно, и до невероятного просто. Простота состояла в том, что всё сознательное существование как раз и пронизывала тенденция к отвержению навязанных мне в детском возрасте порядков. Образ моей мысли не столь связан с нигилизмом, как скорее тождественен ему, посему вычленить какое-то конкретное событие в веретене всего произошедшего и до сих происходящего составляет главную трудность. Это всё равно, что постараться вспомнить какой-то конкретный день в череде обыденных суток, а когда вся твоя жизнь есть одна повседневная однородность, без малейших признаков на появление чего-то неординарного, то затея о поисках истины верно сходит на нет. И не знаю, снизошло ли милосердие со стороны памяти или же из-за страха вновь столкнуться с парасомническим приступом, но во мне какой-то скрытый резерв энергии соблаговолил вручить мне откровение.

Первые образы – образ старика, крест и то же водное пространство, только уже не из кровавых ошмётков, а полнящееся кристально чистыми водами. Триада представлений стала единым целым, и я вспомнил поистине архаическое видение: кажется мне тогда и недели не было, а память о том, как меня крестили всё же пробилась через толщу двадцатилетних наслоений. Старик – это отец моего отца; лицо, ответственное за моё крещение и это ли не первая метка, которую мне привязали; не было ли это тем же прижигаемым тавро христианства? Уже тогда закладывалась основа моего отрицания ко всем родовым традициям, ко всей той спеси пресловутых условностей, оставленных нашими потомками. Разница между моими родителями-дидаскалами и воспитавшим их поколением в том, что вторые имели больше осознанности при исполнении долга традиций. Проблема родителей и их детей почти полностью коренится в постепенном утрачивании первоначальных смыслов. Поколение, основавшее первые установления, ясно отдавало себе отчёт: какие цели преследуются и для чего необходимо существовать по предписываемому закону. Но время беспощадно, старики уходят, приходят молодые и смысл родовых ценностей изменяется, модернизируется и в конечном счёте, доходит до извращённой формы. Извращение есть забытье и последующая перестройка, которая прививается нам как необходимая данность, зиждещаяся на голой вере. Не объясняется почему, а просто предписывается, словно догмат, следовать которому означает пребывать в благости; будешь же противиться – станешь козлом отпущения.

При рассуждении об этом меня не пронизывала ни гордыня, ни тщеславие, а только благоговейное чувство какой-то самодостаточности. Вредная же эта привычка, когда постоянно надеешься, что твои трудности разрешит что-то или кто-то другой. По поводу «кого-то» вариант может быть далеко не мой, но с «чем-то» всё обстояло уже ближе; никаких лишних книг, никаких философских трактатов и психологических пособий. Словом – сам себе дешифратор и интерпретатор. Ни посредников, ни книжных подпорок и именно к этому подталкивал дневная вспышка. Я настойчиво верил, что домыслы, взятые из своего собственного черепного саквояжика куда дороже, нежели те полчища совращающих талмудов. Таким образом мысль бралась не на пустом месте, а достигалась кропотливой работой сознания и от этого, ни одному сорняку сомнений так и не удавалось пробиться на свет.

Всё же тягостно преодолевать нынешние пределы только ментально. Нужно было «преодолеть» список дел, простаивающий в действительности. На полках не осталось и крошки, а всё, что можно было раздобыть из питья – это какая-то едкая жидкость от горла и перекись водорода. От ещё одной капли первого скорее выворотит, а что до второго, то рано мне было клониться к вечному сну, тем более, когда открывались такие затейливые перспективы.