Сгущая краски (СИ)

Нико вспоминает своих напуганных, изувеченных сестрёнок из бара и не может сдержать дрожи отвращения. Их заставляли раздвигать ноги перед мерзкими выродками губительных смесей из чистого интереса считай. Экспериментируя, пробуя что-то опытным путём и просто наслаждаясь порочным, блевотным извращением. Содомией.

– С этим покончено, – сухо утверждает Айзава. К этому короткому объяснению нечего больше добавить.

Потому что «покончено» без его помощи.

Потому что он был занят. Вечно где-то в другом. Не здесь. Вечно оттягивая, растягивая и дробя время, которого не было.

И потому что он даже теперь не способен пообещать ей, что подобного не повторится потом – через месяц, год или два. Нет и не было никогда у него права разбрасываться такими роскошными клятвами. Даже сухого, самого последнего по нужде «прости» не выходит.

Прости за то, что ничего не сделал.

Мне жаль, что был с другими и занят другим.

Я извиняюсь перед тобой за то, что преуменьшал важность всего этого.

– Так до тупого просто, если честно, – Нико хочется открыто заржать. Закатиться гомерическим хохотом до боли: крутящей – в животе, и иссушающей – в лёгких. Если бы не было так паршиво. От чего только – не понятно.

Как же, всё-таки, никчёмна эта победа, когда не чувствуешь её вкуса. Когда вообще ничего не чувствуешь.

xxxi. Avicii - Feeling Good

Шестёрка, всего за мгновение превращается в четвёрку.

Одной фразой и письменным подтверждением, прикреплённым к результатам осмотра, перечёркивается всё, к чему Айзава готовил самого себя на протяжении нескольких дней перед плановым осмотром, на который он тащит Нико в добровольно-принудительном порядке.

Чрезмерное курение, отсутствие лечения, неправильные физические нагрузки и даже стресс (не особо влиятельный, но тоже добавляющий в копилку смерти пару лишних монет) – всё это срезает Суо два года, оставляя её организму ещё меньший срок.

Это простая математика для младшеклассников – шесть минус два равно четырём.

Врач удивляется – как Нико вообще умудрилась дожить до восемнадцати? – Айзава не видит в этом ничего, чем можно было бы восхититься.

– Значит, мне и пересадка уже не поможет, – находит в себе силы уточнить девушка. Хотя Айзава сомневается в том, что она делает это через силу или страх – смерть её не пугает.

– Мне очень жаль, Суо-сан.

Шота молча встаёт и выходит из кабинета. Он не умеет в красивые слова и жесты. Его лёгкие вот-вот лопнут от боли и нехватки кислорода.

Нико смиренно улыбается и следует за ним. Она не может в истеричные рыдания и причитания. Её лёгкие – странно – больше ни капли не болят.

Это хаос. Безумие. Настоящий коллапс.

И у них нет возможности желания обратить всё в лучшую сторону.

xxxii.

Городские улицы по ночам по-прежнему мрачные и воняют человеческими пороками. Полнятся страшным гулом и изредка рушатся от вычурных, показушных злодеев, которые брошены настоящими преступниками для отвлечения внимания. Не будь так, то откуда в геройском мире могли бы взяться мафия, торговля органами и наркота?

Айзава больше не осматривается по сторонам – у него есть чётко определённый маршрут, протоптанный не раз и не два. Да и смысла не имеет: разве может в этом маленьком законно-преступном квартале что-нибудь поменяться?

Обойти вонючий круглосуточный ресторанчик тайской кухни, где повара не знают ни слова на тайском. Миновать стриптиз-клуб «Вишенка». И, наконец, спуститься в подвал по отремонтированной лестнице между косплей-баром «Карнавал» и непонятной закусочной, где и названия-то не вспомнить, кроме часов работы «с девяти до двух».

Бар Камелия начинает работу ровно в десять часов вечера и ни минутой раньше.

Дверь открывается от плавного нажатия на изящную позолоченную ручку и лёгкого толчка. В лицо несёт перегаром, сигаретами и духами – всё в пропорциях один к одному, дешёвое:дорогое. Кокетливо смеющиеся, полуголые девушки приветствуют его уважительными наклонами украшенных дорогими заколками голов и заискивающими фразами. Айзава хмуро кивает им всем в ответ и плетётся к барной стойке.

– Добро пожаловать. Вам кофе или чего покрепче? – бармен спрашивает, отвернувшись лицом к открытым полкам с алкоголем и сливая в шейкер несколько напитков. – Сенсей.

Нико тянет винные губы в отточенной годами улыбке.

– Кофе, – Шота внутренне расслабляется – всё по-прежнему. – Лекарства?.. Ты бледная.

– Приняты чётко по расписанию, – она салютует, отчитываясь. – Мало спала.

Кажется, что всё становится лучше и лучше. Налаживается.

Айзава единожды говорит Суо: «Ты мне отдала свою жизнь. Своё время. Ты это сказала, помнишь? А теперь заткнись и пей лекарства, пока в глотку не затолкал. И дай мне сюда сигареты».

И она начинает лечиться. Не высказав ни единого слова протеста вручает не начатую упаковку, с сожалением провожая взглядом смятую пачку в урну.

В идеале уже видно, как течение её болезни начинает идти в правильном направлении – на спад. Цвет лица становится живым, порезы на коже затягиваются быстрее, заживают сбитые костяшки и пропадает отдышка.

– Чувствую себя прекрасно. Ваш кофе.

xxxiii.