Сгущая краски (СИ)

Нико насмехается над ним и собой заодно – заливается полу-истерическим хохотом над ними обоими, чуть вытягивая голову, чтобы любовно прижаться горячими губами к тыльной стороне его ладони, опустившейся на кривящийся в усмешке рот. Целуя сухую, шероховатую кожу и не сводя безумно-красивого, снисходительно-нежного взгляда с его лица.

Токсичная, дурная девчонка, которая будто вообще не понимает, что творит.

Впитавшаяся внутрь него. Въевшаяся в мясо, кожу и кости. Вползшая в кровь ядовитым туманом. Неотделимая. Разливающая и распивающая его душу, словно дорогой алкоголь – чтобы согреться.

– Эй.

Нико зовёт Айзаву безмятежным шёпотом. И говорит ему, обхватывая лицо холодными пальцами и почти касаясь губ. Опаляя горячим дыханием кожу так, что Шота почти чувствует едкий, приторный запах фатальной болезни – сладкий и одновременно терпко-горький. Эфемерный и несуществующий в реальной жизни.

– Что?

– Ты должен будешь меня запомнить.

Она целует не так, как всегда. Слишком трепетно и бережно для той, кто всегда голоден и жаден до его прикосновений. Кому всегда мало.

– Почему?

Почему ты просишь о таких вещах вслух, если знаешь, что ты уже сейчас буквально везде? Если хотя бы частично догадываешься о том, что никуда не исчезнешь из головы или сердца, потому что уже сейчас всё зашло гораздо дальше той точки, которая позволила бы выкинуть тебя из всех тех мест, в которых теперь не осталось никого и ничего, кроме тебя?

Нико смеётся. От её улыбки и смеха у Айзавы внутри обрывается всё, что только может.

– Потому что я отдала тебе всё, что у меня есть. Я доверила тебе своё время.

Она не сомневается ни на единую секунду времени, и ощущать в её ответе такую потрясающую силу и уверенность оказывается так странно. Шота раньше никогда не предполагал, что способен быть тем, кому полностью доверят всё без остатка. Но ещё дальше от его понимания была идеология того, чтобы возвращать это доверие с полной самоотдачей.

– Потому что я дура, каких ты в жизни не видывал.

Айзава не способен вымолвить ни единого слова в ответ, а её просьбу запоминает только лишь благодаря ощущениям:

Его ладони ледяные, как у покойника, но вместе с тем покрытые холодным потом от подступающего к горлу ужаса.

– А ещё потому, что я беру на себе обязательство ждать тебя на другой стороне.

Он никогда не задумывался об этом раньше, но теперь мысли приобретают настолько точные очертания, что режут глаза:

Среди многомиллионных вариаций судьбоносных выборов, шагов и поворотов, даже в самых дерзких кошмарных снах не могла ему привидеться та самая сюжетная ветка, в которой Нико исчезает из его жизни и бесследно пропадает из него самого.

xxvii. nothing but thieves – hanging.

Ей хочется верить в то, что на последнем издыхании жизнь всё же успеет ярко полыхнуть и в один момент истлеть на рассвете, положив начало новому дню.

Думать и даже наивно мечтать об этом гораздо легче, нежели видеть себя в собственном воображении беспомощным овощем, который лежит в отделении интенсивной терапии, захлёбываясь кровью и выблёвывая куски собственных лёгких, которые уже сейчас – когда срок ещё и близко не подошёл к смертному часу – понемногу распадаются на гнилые, вязкие лоскуты. Нико верит, что только думая о собственном подъёме даже в последние секунды жизни сможет без зазрений совести водрузить на голову импровизированную корону из фальшивого золота и выйти из игры-жизни победительницей. Ей не так уж и важно – рано это произойдёт или поздно. Лишь бы не оказаться умирающим лебедем, прикованным к постели.

Смирилась?

Да.

В общем-то, давно уже.

Она ведь и не лечилась толком никогда, чтобы надеяться на то, что эта смертельная зараза сама собой рассосётся. Хотя и это могло бы произойти – будь у неё в своё время деньги и желание всё исправить.

В гробовой тишине, занимаясь чем-то отвлечённым, Нико дышится и думается гораздо легче: она с толикой огорчения удерживает в голове мысль о том, что теперь в этом доме и в присутствии Айзавы любые шутки про смерть находятся под строжайшим запретом, как самое страшное в мире табу. Немного жаль: Суо всегда придерживается мнения о том, что если в жизни не происходит ничего хорошего, то всё плохое должно быть хотя бы немного смешным. И по факту ей плевать, если этот угол мышления безнадёжно отупевший. Хочется отпустить какую-нибудь абсолютно плебейскую шутку и жить дальше.

И хочется, и колется.

Потому что Айзава ещё не принимает этого – отторгает на бессознательном уровне адекватное понимание ограниченности времени. Это видно по нему, хотя Шота сохраняет всё то же обыденное спокойствие гробницы фараона. У него в голове не хватает места, чтобы как следует просеять полученную информацию и вытолкнуть из себя соответствующую реакцию.

– Постарайся не срываться. Даже если на этой пресс-конференции будет полно мудаков.