Шабатон. Субботний год

Махно слушал молча, потом мигнул Леве Зиньковскому – своему амбалу-телохранителю, комвзвода разведки. Лева встал, двухметровый, широкоплечий, не говоря ни слова, сграбастал Клеща одной рукой за грудки, другой – за шиворот и с легкостью необычайной выбросил из хаты в желтый от мочи снег. Подошел, наклонился, сказал, сощурившись:

– Еще раз батьку глупцом назовешь – повешу. И против евреев пасть тоже не разевай. Я вот еврей. Давай, гой вонючий, скажи, что я тебе не нравлюсь. Молчишь? Ну, скажи, прошу, дай повеселиться… Нет? Тьфу, пакость…

Он отхаркнулся, сплюнул Клещу на лицо и ушел назад в хату. За сценой, покуривая стыренные из города папироски, заинтересованно наблюдали с полдюжины махновцев. Леву в крестьянской армии любили за силу, отвагу и безусловную верность батьке. Никто из этих русских людей даже не подумал вступиться за соплеменника, публично униженного мерзким евреем. Клещ встал, поискал кусок снега почище, вытер лицо и пошел к своим. На следующий день он собрал остатки эсеровского отряда и обрисовал сложившуюся ситуацию.

– Нас разбили, – сказал он, – и это непреложный факт. Мы потеряли Метлу, своего героического командира. Самое обидное, что мы могли победить – и все-таки проиграли. Мы были в шаге от победы, но нам помешали его сделать. Кто помешал? Две силы. Во-первых, евреи-большевики, предательски стрелявшие нам в спину. С ними мы еще поквитаемся. Во-вторых, наши союзники из Гуляйполя, которые подвели нас в решительный момент из-за отсутствия пролетарской сознательности. Проблема в том, что у них и не могло быть такой сознательности. Армия батьки Махно – крестьянская. Его цель – не мировая революция, а земледельческая республика сел и деревень. Если мы хотим создать действительно революционную силу, способную двинуться на большевицкую Москву, нам необходимо уйти из Гуляйполя и действовать самостоятельно. Те, кто хочет остаться с батькой, пусть остаются. Я не собираюсь никого неволить. Остальные могут уйти со мной. Через час выступаем на юг, в сторону Бердянска.

Спустя час полусотня верховых под командованием Клеща покинула Гуляйполе, навсегда распрощавшись с армией Нестора Махно. В каждом седле рядом с каждым всадником покачивалась горькая обида поражения и яростная жажда мести за погибших товарищей. А еще через два дня, пятого января, в последнее воскресенье перед православным Рождеством, отряду попалась на пути еврейская сельскохозяйственная колония Трудолюбовка.

Сохранившиеся архивные свидетельства расходятся относительно непосредственной причины последующих событий. Кто-то уверяет, что намерение напасть на колонию возникло у Клеща во время ночевки в соседнем большом селе под названием Цареконстантиновка. Мол, именно там ему рассказали о преуспевающем еврейском хозяйстве, полном заграничных сеялок, тракторов и прочих хитрых механизмов, подаренных заморскими еврейскими богатеями, которые, как известно, всегда горой стоят за своих соплеменников. А кто поможет православному крестьянину? Никто. И вот теперь еврейские мироеды душат окрестных сельчан конкуренцией, устанавливая неправедно низкие цены на зерно и молоко.

Другие полагают, что эсеровско-махновская полусотня так и проехала бы мимо Трудолюбовки, если бы не послышался оттуда случайный выстрел. В тот месяц шалила на окрестных дорогах банда Еремеева – небольшая, дурно вооруженная, выбиравшая в качестве жертв лишь заведомо беззащитных. Трудолюбовка с ее маленьким, но храбрым отрядом самообороны уже несколько раз отгоняла еремеевцев от границ колонии – обычно для этого хватало двух-трех предупредительных выстрелов в воздух. Возможно, и в тот день, завидев на шляхе всадников и приняв их издали за еремеевских бандитов, дежурный сделал то же самое.

Так или иначе, Клещ дал команду: «Шашки наголо!», и жаждущие мести клещевцы ворвались в Трудолюбовку. Там уже осознали свою ошибку. Навстречу командиру вышел староста Моше Нолль. Он выразил сожаление, что знакомство началось не с той ноги, и искреннюю готовность исправить положение.

– Мы далеки от политики, но уважаем батьку Махно, – сказал он, косясь на красно-черное знамя. – Мы всего лишь пашем землю, доим коров, держим птицу…

– …пьем кровь людскую… – продолжил за него Клещ.

Он слушал Нолля, не слезая с седла. Сгрудившиеся вокруг всадники рассмеялись. Они еще не знали намерений командира, но были заранее готовы ко всему.

– Собери своих на собрание! – приказал старосте Клещ. – Где твой двор? Этот? Вот здесь и собери. Даю пять минут, и чтобы все пришли. Кто не придет, расстреляю. И пусть захватят оружие. Винтовки и револьверы будут конфискованы именем революции.

Спустя четверть часа во дворе старосты столпилось почти все мужское население колонии. На лавочку у ворот сложили принесенное оружие – несколько охотничьих берданок, старые наганы, обрез…

– Всех в сарай! – скомандовал Клещ.