Шабоно

Повернувшись спиной к теще, оба молодых зятя постарались сесть от нее как можно дальше. Я недоумевала, зачем Арасуве вообще взял их с собой. Общение с матерью жены считалось для мужчины кровосмесительным грехом, особенно если та была еще в сексуальноактивном возрасте.

Мужчины, как правило, всячески избегали общения со своими тещами вплоть до того, что даже не смотрели на них. И уж ни при каких обстоятельствах они не называли их вслух по имени.

Течение подхватило нас и понесло по мутной бурлящей реке. На прямых участках вода немного успокаивалась, и в ней с резкой отчетливостью возникали отражения стоящих по берегам деревьев. Всматриваясь в зеркальное отражение листвы, я воображала, будто мы разрезаем лодкой затейливо сплетенное кружево. В лесу царила тишина.

Лишь изредка мы замечали парящую в небе птицу. Ни разу не взмахнув крыльями, она, казалось, спала в воздухе.

Путешествие по реке закончилось неожиданно быстро. Арасуве причалил каноэ к небольшому песчаному лоскутку среди черных базальтовых камней.

— Дальше придется идти пешком, — сказал он, вглядываясь в возвышающийся перед нами лес.

— А как же каноэ? — спросила я. — Надо же перевернуть его вверх дном, чтобы послеполуденный дождь не залил его водой.

Арасуве почесал голову и расхохотался. Уже не раз он говорил мне, что я слишком самоуверенна в суждениях, причем отнюдь не потому, что я женщина, а потому, что слишком молода. Старики, независимо от пола, пользовались уважением и глубоко почитались. У юнцов же всячески отбивали охоту высказывать свое мнение вслух. — На обратном пути лодка нам не понадобится, — сказал Арасуве. — Слишком тяжело толкать каноэ шестом против течения.

— Кто же доставит ее обратно в шабоно? — не удержалась я от вопроса, боясь, что нам придется ее нести.

— Никто, — успокоил он меня. — Лодка годится только чтобы плыть по течению. — И Арасуве, усмехнувшись, перевернул ее вверх дном. — Может, она еще пригодится кому-нибудь, чтобы плыть вниз.

Я с удовольствием расправила затекшие ноги, и мы молча зашагали по мокрому заболоченному лесу. Передо мной шел худощавый и длинноногий Матуве. Колчан так низко висел у него за спиной, что подпрыгивал, ударяясь о ягодицы. Я стала тихо насвистывать, и Матуве оглянулся.

При виде его нахмуренного лица меня разобрал смех и появилось жуткое искушение треснуть его колчаном по ягодицам. — Тебе не нравится твоя теща? — не удержавшись, поддразнила я его.

Матуве робко улыбнулся и залился румянцем от того, что у меня хватило нахальства назвать при нем тещу по имени. — Ты разве не знаешь, что мужчине нельзя ни смотреть, ни разговаривать, ни приближаться к теще? В тоне его послышалась обида, и мне стало как-то неловко. — Я этого не знала, — солгала я.

Прибыв на место, Ритими стала уверять, что это тот самый заброшенный огород, куда они с Тутеми привели меня при первой встрече в лесу. Я же ничего не узнавала.

Все так заросло дикими травами, что я с большим трудом отыскала хижины, стоявшие, как я помнила, под банановыми деревьями.

Подсекая с помощью мачете высокую траву, мужчины стали искать поваленные пальмовые стволы. Затем, разрубив их, начали вынимать гниющую сердцевину и разламывать ее на куски. Ритими и жена Арасуве радостно взвизгнули при виде копошащихся личинок, которые были величиной с мячик для пинг-понга. Присев на корточки рядом с мужчинами, они принялись откусывать личинкам головы, заодно вытаскивая их внутренности. Белые тельца выкладывались на листья пишаанси. Если Ритими случалось повредить личинку, что происходило довольно часто, она тут же ее съедала, причмокивая губами от удовольствия.

Несмотря на насмешливые уговоры помочь в обработке личинок, я не могла заставить себя даже прикоснуться к этим извивающимся тварям, не говоря уже о том, чтобы откусывать им головы. Одолжив у Матуве его мачете, я нарезала банановых листьев, чтобы накрыть крыши истрепанных непогодой хижин.

Как только на костре поджарилась часть собранных личинок, Арасуве позвал меня. — Ешь, — велел он, подвинув ко мне сверток. — Тебе нужна жирная еда. Последнее время ты мало ела, поэтому у тебя и был понос, — добавил он тоном, не допускавшим возражений.

Я покорно улыбнулась и с решимостью, которой на самом деле у меня не было, раскрыла тугой сверток. Сморщенные беловатые личинки плавали в жире, от них шел запах подгоревшего бекона. Поглядывая на остальных, я сначала облизала лист пишаанси, потом осторожно положила в рот личинку. Вкус ее удивительно напоминал пережаренный жир новогоднего окорока.

А когда наступили сумерки и мы устроились на ночлег в наспех починенной хижине, Арасуве вдруг торжественно объявил, что мы должны вернуться в шабоно.

— Ты хочешь идти ночью? — недоверчиво переспросил Матуве. — Мы же еще хотели накопать утром кореньев.