— Я не вру, — устало сказал Валька. «Как пусто… И Петр сидит с ними, уже сдался. Даже он. И голова эта дурацкая все сильнее кружится».
Майор резко поднялся с кресла, оправил парадный мундир. Остальные вскочили, как по команде.
— У кого какие вопросы к молодому человеку?
— Мне не о чем его спрашивать, — буркнул Никитич. — Он пренебрег всем, что мы ему дали.
— Я удовлетворена тем, что его не будет в числе учащихся нашей школы при любом повороте событий…
Валька стоял, прижавшись спиной к окну. Взрослые стеной окружали ею. Должно быть, от головокружения их лица, мундиры, костюмы сливались в один сплошной темный водоворот.
— Прекратите, ведь мальчику плохо! Он был под излучением!
— Полагаю, не только родители, но и школа виновата, что у нас вырос ленивец, которому не по нутру нормальный повседневный труд, — говорил в это время Сергей Леонидович.
— Мама! — Слезы закипали в Валькином голосе. Он еще нашел лицо матери и наткнулся на жесткий колющий взгляд.
«Антошка! А ведь ты все еще сидишь взаперти! — вспыхнуло вдруг в голове. — Ты меня прости, Антошка. Может, еще увидимся…».
Валька дернулся назад от беспощадной глухой стены. Ударил спиной в холодную жесткость стекла. И оно дрогнуло, стало не толще пленки мыльного пузыря, лопнуло. Валька вылетел в посвист ветра, берущего разбег над сухой травой. Он с трудом удержался на ногах, пятясь, переступил несколько шагов по разогретым летним солнцем камням степной дороги. С легким, рассыпчатым звоном навсегда растаял в зазвездных далях Боевой пост…
Майор военно-космических сил Стежнев сидел у окна-картины и тер кулаки, разбитые в кровь о непробиваемое спецстекло. Вангарт повторял растерянно: «Тоннель исчез… Физика в опасности».
…В бывшей Валькиной комнате выспавшийся Антошка наткнулся на «Трех мушкетеров», старательно укрытых за толстенным справочником.
Валька с ребятами закончили недавно строить катапульту для запуска «Летучего дракона» прямо с Артиллерийской горки. Умнейший при встрече удивленно качает головой, и они понимающе улыбаются друг другу, вот только у Вальки улыбка выходит печальной, словно он вспоминает кого-то, оставшегося далеко далеко.