Шаг в сторону

К майору Штупру я не пошел. Я понимал, что меня за это не похвалят, но я был в таком состоянии, что сказал бы лишнее или вообще бы ничего не сказал. И то и другое одинаково глупо. Мне не хотелось таскаться по кабинетам и рассказывать, как меня обижают и что я хотел только добра, и тем самым давать остальным возможность позлословить. Если человек сделает что-то, чего делать нельзя, ему всегда чудится, будто над ним остальные смеются, хотя чаще всего это не так. Я пошел к Старику.

Он сидел в кресле в кругу семейства, был очень болен и так плохо выглядел, что я решил ему ничего не рассказывать. Поговорить о желудке и поскорее смотать удочки. Только Старика не проведешь. Он с минуту послушал мои соболезнования по поводу его здоровья и попросил, чтобы я не наводил тень на плетень и говорил, что случилось. Ну, я и сказал. Сказал все, без рассуждений. Пусть сам разберется. Видно, разобрался, потому что минуту думал, а потом и говорит:

— Ну и дурень же ты, верно?

Я от чистого сердца подтвердил.

— Угу, — кивнул Старик. — Что посеешь, то и пожнешь. Что же ты собираешься теперь делать?

Я сказал, что пойду к майору Штупру. Старик отклонил этот вариант.

— Нет. Ты там поругаешься или будешь молчать. Знаешь что, я туда сам пойду, так будет лучше.

— Да что вы, вы же больны!

— А почему бы нет? — заворчал Старик. — Поймай такси! Анечка, принеси костюм!

Он не дал себя переубедить. Я помог ему влезть в такси, вылезти тоже. Вид у него был ужасный. Лучше бы было дать себе по морде, чем тревожить его.

Я ждал внизу в его кабинете. Вернулся Старик через полчаса и выглядел еще хуже, чем раньше. Плюхнулся на стул, и я уже хотел бежать за врачом, потому что боялся, что ему будет совсем плохо. Но он не умер, похрипел с минуту, а потом говорит:

— Можешь туда не ходить. Все в порядке.

— Спасибо, — говорю. На языке у меня вертелись слова благодарности, но больше я ничего не сказал.

— Перед Бахтиком ты должен будешь извиниться. Я не собираюсь рассуждать о предмете спора, но Бахтик был временно твоим начальником, а ты вел себя неподобающим образом. Орал на него?

— Орал.

— Сказал ему, что он дурак и подонок?

— Сказал.

— Так извинись и скажи ему, что он не дурак и не подонок. В какой это будет форме, мне все равно, но извиниться ты обязан. Пошли его сюда и подожди в коридоре.

— Но…

— Цыц! — сказал Старик.

О чем они говорили десять минут с Бахтиком, этого мне, наверное, никогда не узнать, я не подслушивал, но, когда меня позвали в кабинет, вид у Бахтика был бледный.

Я сказал ему, что сожалею о своих словах и о тоне, в котором я по горячности говорил с ним и т. п. и т. д.

Бахтик ответил мне ненавидящим взглядом. Только когда Старик угрожающе заворчал, Бахтик сказал, что он не чувствует себя оскорбленным и считает, что инцидент исчерпан. Он говорил мне «вы», хотя я говорил ему «ты», ну и шут с ним!

Старик приказал мне продолжать расследовать дело до конца и информировать обо всем товарища лейтенанта Бахтик а, на что Бахтик ответил: «Будет исполнено», хотя, собственно, отвечать-то должен был я. И, наконец, когда мы посадили Старика в такси, он сказал, что доктора Вегрихта сегодня же освободят, потому что, как считает товарищ лейтенант Бахтик, нет причин его задерживать. Потом через силу улыбнулся и поехал домой хворать, а я бы, ей-богу, лучше бы болел вместо него, если бы даже у него была белая горячка. Ну, конечно, это было невозможно. Я пошел к себе в кабинет и подвел на бумаге баланс.

Итак: часы перевозил через границу, очевидно, Франтишек Местек, и скорее всего только он, потому что это были небольшие партии, а также потому, что с его смертью вся система перестала действовать. Кто его убил или как он погиб — непонятно.

Главным организатором, вероятно, был человек, который представился Кунцу как Пецольд. Мы не знаем о нем ничего, кроме описания, данного Кунцем. Вероятно, и Кунц о нем ничего больше не знает.

Кунц прятал эти часы в Ципрбурге и небольшими партиями в свертках сплавлял неизвестным людям. Этих неизвестных было довольно много, человек восемь-десять, которые могли, но не должны были знать друг о друге. Скорее всего не знали, судя по тому, как хорошо все было организовано у пана Пецольда в остальных звеньях. Кунца Пецольд, очевидно, выбрал чисто случайно, потому что прямая связь с перекупщиками была слишком рискованной.

Доктор Вегрихт не имел к этому никакого отношения. Предположение, что Кунц посвятил его в свои дела, следует отклонить, как нелогичное.

Пани Ландова. Судя по всему, ей в этой истории делать было нечего. Но ее поведение в ту «варфоломеевскую ночь» в Ципрбурге говорит не в ее пользу. Если бы она просто делала копии, то не хваталась бы так легко за оружие, а потом бы с явным облегчением не доверялась первому встречному, в гражданской порядочности которого могла усомниться.

Видно, ей действительно нужно было, чтобы кто-то провез в Прагу что-то, чего она не хотела бы везти сама.

О своей просьбе в тот последний вечер она, конечно, не вспоминала. Я тоже не вспоминал, потому что тогда мне не хотелось настраивать ее против себя, а вспомнить я мог всегда.