Шагги Бейн

Она не ответила.

– Он из клана Макавенни, а они – свора мерзких ублюдков, – процедила Агнес сквозь зубы.

– Ну не все они плохие.

– Да все, черт бы их драл.

Он расслабился и пустил пузыри, пукнув еще раз. Смешного в этом ничего не было, но они оба попытались рассмеяться.

Она улыбалась-улыбалась, но вдруг тучи затмили ее лицо.

– Это слишком долго продолжалось – ты да я.

Шагги увидел, как ожесточилась линия ее рта. Она глубоко вздохнула, встала, взяла свои сигареты и зажигалку. Она не стала заглядывать в холодильник – посмотрела вдаль, куда уходило коричневатое торфяное поле.

– Это слишком долго продолжалось – ты да я. – Она снова вздохнула. – Неправильно это.

Агнес разорвала конверт, собираясь расплатиться по каталогу. В конверте лежало ее жалованье с заправочной станции. Она протянула ему большую голубую банкноту и разрешила потратить хрустящую пятерку на мороженое. Во всем поселке вскрывались газовые счетчики, подсчитывались бронзовые пенсы, и весь Питхед высыпал на улицы, стараясь успеть занять первое место в очереди за сладким. Грязные и счастливые детишки неслись галопом, домохозяйки спешили забавной спортивной ходьбой вперевалочку.

Фургон мороженщика успел всего раз проиграть «Цветок Шотландии»[108], а уже собралась немалая толпа, грозящая перевернуть машину. Эта большая белая жестянка выглядела так, словно ее смастерили в домашних условиях, сверяясь с детским рисунком фургончика. Машина видела лучшие дни: на бортах красовались дыры, заделанные жестяными заплатами и дощечками, просто привинченными на место пробоин. Фургон высоко стоял на колесах, и дети поднимались на цыпочки, чтобы дотянуться до окна с раздвижным стеклом. Если бы сладости не были выставлены прямо за стеклом, дети бы никогда не увидели, что им предлагается. Джино, хозяину фургона, это нравилось – лучшего места, чтобы заглядывать в девичьи топики, было не придумать.

Шагги встал в конце нервной очереди. Перед ним стояла их соседка сверху Шона Доннелли, младший ребенок Брайди и ее единственная дочка. Она повернулась, подмигнула ему, оттянула свой топик, чтобы показать розовый бантик в серединке ее девчоночьего бюстгальтера. Если у тебя четыре брата, то ты неплохо разбираешься в мужских повадках, а когда ты – единственная девочка, то тебя сам господь посылает к мороженщику Джино. Шона скорчила забавную рожицу квакающей жабы и закатила глаза.

Джинти Маклинчи принадлежала к той возрастной группе, которая покупала мятный шоколад и табачок на самокрутки. У ребят в очереди за ней не было денег, зато они принесли изрядное количество бутылок из-под шипучки стоимостью десять пенсов каждая. Звеня бутылками, они передали их в окно, а потом принялись неторопливо тратить выручку. Жвачка, леденцы на палочке со щербетной пудрой, дешевые шоколадные мышки, розовые зефирные грибочки – все это приобреталось поштучно. Шагги стоял в конце очереди, уперев руки в бока, и молча исправлял подсчеты Джино каждый раз, когда тот намеренно недодавал кому-то сдачу.

Они провели вечер, сидя на диване – смотрели мыльные оперы и заедали их шоколадными батончиками. Съев один, они тут же принимались за следующий – небрежно, радостно постанывая, разрывали блестящие обертки. Ощущение было прекрасное, они словно враз стали миллионерами. Шагги лежал на спине, запихивая шоколад в рот и глядя в лицо матери, которая смотрела телевизор в больших шестиугольных очках. Агнес поедала батончики, начиная с мятной помадной начинки, а на ее лице появлялись осуждающие выражения, отвечающие драматическим событиям на экране. Сью Эллен Юинг[109] была для Агнес ее собственным отражением, но только в кривом зеркале. Она чувствовала сродство с алкоголичкой на экране, и каждый раз, когда Сью напивалась, Агнес цокала языком и говорила Лику: «Ой-ой, ну просто я, правда?» Потом она хихикала сквозь свои зубные протезы, облепленные шоколадом. Фальшивое очарование трагедии Сью Эллен делало героиню чуть ли не примером для подражания. Агнес, обращаясь к экрану, говорила: «Это болезнь, чтоб вы знали» и «Бедняжка ничего не может с собой поделать». Шагги видел, как от притворных эмоций дрожит нижняя губа у актрисы. Все это кино было горой лжи. Куда девалась голова в духовке и дом, полный газа? Где были слезы, и полуодетые дядьки, и сестра, которая больше не вернется домой?

Занавески на окнах были раскрыты, оранжевые фонари зажглись по всему поселку. «Даллас» закончился, и малышня возвращалась с улицы домой. Они съели все шоколадные батончики и сидели теперь молча, чувствуя себя тошнотно и погано и только вполглаза поглядывая на рекламу с говорящими шимпанзе.

– Станцуй для меня, Хью, – сказала вдруг ни с того ни с сего Агнес.

– Так? – Шагги перекатился по ковру.

Лик застонал, ему не нравилось, когда она делала домашнего питомца из его брата. Мягкий мальчишка в жестоком мире – не дело это. Он ушел, оставив их заниматься глупостями. Они слышали, как он хлопнул дверью спальни, и знали, что он будет сидеть, ссутулившись в тяжелых наушниках, и чертить в своем черном альбоме.