Шагги Бейн

Вулли вернулся еще до того, как зажглись уличные фонари. Лиззи весь день просидела у окна, и о том, что он возвращается по Сарацин-стрит[81], она узнала по его свисту. Миссис Делвин сказала ей потом, что он напугал ее, потому что сначала она подумала, это какой-то индеец, такой он был темный и золотистый. Потом она сказала, что он, поднимаясь по лестнице, пел и раскачивался на перилах – ну просто как Фред Астер[82].

Он вошел без коляски, без одеяла, без чужого мальчика. Он подхватил на руки свою девочку, и Лиззи почувствовала исходящий от него запах прохладного свежего воздуха, словно от далеких бескрайних полей.

Вулли с аппетитом пообедал, съел две большие миски горохового супа, густо заправленного сливками и соленого от нарезанной баранины. Лиззи не могла ему сказать, откуда взялась эта еда, чем она заплатила за нее, и когда он ни о чем таком не спросил, ей стало легче на душе.

Тем вечером, прижимаясь к нему за шторой, она погладила густые волосы на его руке и спросила, где мальчик.

Вулли покрепче обнял ее, посмотрел на нее своими глазами в крапинку и сказал только:

– Какой мальчик?

Шестнадцать

Агнес думала о том, что ей рассказала мать, она постоянно думала об этом в дни, предшествовавшие смерти отца. Рак легких в конечном счете забрал его. Он хрипел до самого конца.

Вулли Кэмпбелла похоронили в дождливый мартовский день на пологом склоне в дальней части Ламбхиллского кладбища. В те дни Агнес, когда оставалась трезвой, плакала по отцу. Потом она плакала по себе, завидуя матери, которую Вулли любил так, как Шаг никогда не любил ее саму.

Когда она напивалась, то звонила матери и донимала старуху тем, что та испортила ее воспоминания об отце. Что же это за человек, который уносит из дома ребенка, и тот просто исчезает? Потом, через месяц после смерти отца, умерла и ее мать, и не осталось никого, кому она могла бы выплакаться.

Элизабет Кэтрин Кэмпбелл умерла в тапочках.

Когда Агнес упросила диспетчера прислать за ней такси в Питхед и отвезти в больницу, Лиззи уже полтора часа как была с ангелами. В расстроенных чувствах Агнес вышла из дома и пошла по середине пустынной Пит-роуд навстречу такси. Увидев свет фар, она бросилась перед машиной прямо в дорожную пыль.

Когда Агнес приехала в больницу, полиция сказала ей, что водитель автобуса совершенно подавлен. «Он хороший человек, – сказали они, – много лет безупречно служил корпорации». Просто он никак не ожидал, что старуха вдруг ни с того ни с сего сойдет с тротуара. Он никак не хотел ее убивать, но теперь, когда он вспоминает случившееся, он думает, что она сама вознамерилась убить себя. Так они сказали.

Агнес знала, что констебли из-под козырьков своих фуражек оглядывают всю ее пьяную суть, словно эта пропащая женщина могла любую мать свести в могилу. Их холодные глаза и теплые слова никак не согласовались друг с другом. «Такое случается довольно часто», – сказали они потом, словно Лиззи сама выбрала этот трусливый способ покончить с жизнью. Ее мать никогда бы этого не сделала. Она была хорошей католичкой. Уж Агнес-то знала.

Позднее на этой неделе, когда похоронная контора наконец отпустила Лиззи, Агнес выставила тело для прощания в спальне матери. Лик помог ей поднять двойную кровать и поставить ее на попа к стене, чтобы освободить место для козел и небольшого гроба. Их матрас тоже стоял, закрепленный ремнями, и она знала: он уже никогда не вернется на кровать. Она достала белую простыню из бельевого шкафа и накрыла ею матрас, словно он был призраком хороших воспоминаний, теперь умерших. Она и месяца не оплакивала отца, как уже стояла в ногах мертвой матери. Ее кости в голос кричали о выпивке.

Агнес сидела в одиночестве рядом с открытым гробом Лиззи. Она убрала волосы под самую темную из своих косынок и надела уже второй раз за месяц черное вязаное платье. В сайтхиллской квартире для нее больше не осталось хороших воспоминаний. Сначала ушел отец, потом мать. На этот раз она не стала класть на ковер в прихожей картон – пусть провожающие покойную изгваздают его.

Лиззи в гробу казалась совсем крохотной. В похоронной конторе наложили густой грим на раны на ее лбу, спрятали ее искалеченные руки под декоративной полосой шелка. Агнес уложила в гроб материнскую Библию и прикрепила к шелку ее медальон святого Иуды. На этом отношения ее матери с церковью заканчивались.

Агнес попросила одеть Лиззи в ее оливковый воскресный костюм и покрасить ей волосы у корней. В похоронной конторе ее попросили принести какую-нибудь материнскую шляпку, чтобы прикрыть раны на голове, а она показала им фотографию, как уложить локоны Лиззи в тугие розеточки и как они должны обрамлять ее лицо. Гример постарался придать ей умиротворенное выражение, но в восковом лице с трудом угадывалась истинная Лиззи. На ее щеках не было того счастливого оттенка, как не было и легкого розового отблеска на кончике ее маленького носа. Агнес тогда поцеловала ее. Она, плача, просила у матери прощения.