Шаги в темноте. Убийство Адама Пенхаллоу

Они направились в спальню к отцу, где уже собралось семейство.

Здесь были почти все его дети, что, безусловно, льстило родительским чувствам Пенхаллоу. Комната была полна людей, и в ней стоял такой гвалт, что всякому, кто хотел быть услышанным, приходилось перекрикивать других. Пенхаллоу это не смущало, но Фейт выглядела совершенно измученной, а Вивьен, пытавшаяся читать книгу, заткнула уши. Сборищем руководил отец семейства, он, казалось, черпал энергию из своих детей. Вмешивался в беседу и громко возмущался отсутствием Ингрэма. Когда Рэймонд и Обри вошли в комнату, глаза его довольно заблестели, что не помешало ему немедленно обрушить на последнего град насмешек. Рэймонд его внимания не удостоился. Чармин, не зависевшая от отца, не вызывала у него особого интереса. Отпустив пару непристойных шуток по поводу ее манеры одеваться и дружбы с Лейлой Морпет, Пенхаллоу словно забыл о ее существовании. Фейт это показалось странным – ведь Чармин была копией своего отца. Она тоже стремилась доминировать над всеми, и в ее резком голосе и воинственно задранном подбородке угадывался его неистовый темперамент. Чармин, сумевшая заставить Сибиллу заварить ей китайский чай, а одну из горничных – начистить до блеска каминную решетку в Желтой гостиной, оставляла впечатление пронизывающего ветра, проносящегося по дому. Она раскритиковала все и всех, и, задержись тут подольше, все слуги и домочадцы ходили бы по струнке. Это была все та же девочка, которая с презрительной усмешкой спасла свою мачеху от разъяренных быков, и Фейт по-прежнему боялась ее острого языка.

Как и следовало ожидать, присутствующие вели нескончаемые споры, временами между ними вспыхивали ссоры, в которые вовлекалась вся компания, после чего неожиданно стихали. Пенхаллоу чувствовал себя в своей стихии и, казалось, ничуть не был утомлен шумом и склоками. Он постоянно напоминал о своем грядущем дне рождения, хвастался жизненной силой и обещал удивить всех. За вечер Адам накачался виски и пришел в состояние крайнего возбуждения: безудержное веселье сменялось вспышками гнева, он рассказывал анекдоты из своей молодости, сквернословил и впадал в слезливую сентиментальность.

Когда воспоминания отца приобрели непристойный характер, Чармин выскочила из комнаты, заявив, что там воняет, как в кабаке. Фейт не нашла в себе достаточной смелости последовать ее примеру и выжидающе посмотрела на Вивьен. Но на лице той было написано безразличие. Фейт сочла, что она свыклась с неизбежным или стала менее разборчивой.

– Похоже, утром отцу будет очень плохо, – позднее предположил Обри, забирая свою свечу из холла.

– Отнюдь, – отрезала Вивьен. – Просто будет не в духе. Это продолжается уже не один месяц.

– Каждый вечер? – ужаснулся Обри. – Какое счастье, что я тут не живу.

– Считай, что тебе повезло! – воскликнула Вивьен. – Здесь просто ад кромешный! Хуже не бывает! Он как гигантский осьминог – лежит и душит всех щупальцами!

Обри захихикал, а Вивьен, обдав его презрением, отправилась наверх.

Утром Пенхаллоу проснулся в весьма опасном неустойчивом настроении. Большую часть ночи он провел, строя пьяные планы относительно будущего своего многочисленного потомства. Все они были настолько безрассудны, что их вряд ли можно было воспринимать всерьез, однако их изложение привело Рэймонда в ярость. Отец вызвал его с утра пораньше, чтобы выразить удовольствие по поводу вчерашнего и дать ряд сумасбродных указаний, самым возмутительным из которых было желание обналичить очередной огромный чек.

– А куда, черт возьми, делись деньги, что ты снял неделю назад? – нахмурился сын.

– А тебе какое дело? – рявкнул Пенхаллоу, мгновенно закипая. – Еще не хватало, чтобы мои щенки требовали у меня отчета! Знай свое место, парень! Делай, что тебе велено!

– Ты знаешь, на сколько уже превысил кредит?

– Я лучше тебя знаю свои дела, и нечего мне указывать. Бери чек и поезжай в Бодмин, а болтовню свою оставь при себе!

Рэймонд стоял, набычившись и засунув руки в карманы. Его вид выражал враждебную непримиримость, что еще больше распалило Пенхаллоу.

– Тебе придется выслушать мою болтовню, хочешь ты этого или нет, – мрачно произнес он. – Больше я не стану обналичивать твои безумные чеки.

– Вот как? – прищурился Пенхаллоу. – Хочешь, чтобы я послал Джимми?

– Посылай кого угодно. Толку от этого не будет. Я говорил с управляющим банка. Он спросил меня, насколько ты дееспособен, чтобы распоряжаться чековой книжкой. Я тебя таковым не считаю, но говорить ему об этом не стал – пока.

Воцарилось молчание. Пенхаллоу подался вперед, словно намеревался схватить сына. Лицо его посерело, в глазах вспыхнула ненависть.

– Ах ты, сукин сын! – крикнул он, тяжело дыша. – Паскудный пес! Так, значит? Решил позвать докторов, чтобы они объявили меня слабоумным?

– Нет, я не собираюсь ворошить наше грязное белье на людях. Но не думай, что я буду стоять и смотреть, как ты просаживаешь имение! Если ты меня вынудишь, я добьюсь, чтобы тебя признали недееспособным!

Пенхаллоу в бессильной ярости потряс кулаками и стал неуклюже переваливаться с боку на бок.