Шайка светских дам

— Нет, Сима! Он знал с самого начала. Потому и меня с Толиком сюда перевёз. А то — стал бы возиться с любовницей замаранного генерала! Он про Аллу давно знает. И много. Иначе с чего б ему так загорелось?

— Слушай, а может, вовсе не об Алле речь? Просто химик какой-нибудь, а мы сразу, как в поговорке, решили, что это наши папахи дымком пахнут.

— Че-е-го?

— Ну, поговорка — на воре шапка горит.

— Ах, это. Ну, вечером-то мы это узнаем точно. Давай-ка решим, что говорить будем. Наводить твоего козла на след Аллы нельзя, а по ложному пустить надо!

— Тише! — испуганно прошипела Сима.

К ним с подхалимской миной приближалась Анатолия. Мерзкая баба долго и нудно высказывала, как, по ее мнению, необходимо обустроить больного мальчика. И при этом таращилась так, точно сканировала мысли в головах несчастных женщин. Презрение в ее холодной улыбочке перебивало приторную слащавость. Бабёнке с трудом удавалось скрыть злорадство. Отделались от неё с трудом.

— Ненавижу эту мерзкую сволочь, — прошипела Тамара в спину медсестре, не хотя ковылявшей к ребёнку. — Твой приставил в качестве соглядатая!

— Томка, как я ее боюсь, если б ты знала! И откуда она взялась? Рожа гладкая, как у Джоконды, а улыбочка страшненькая. Мне кажется, я её где-то видела, эту бабищу — не могу вспомнить где. И очки эти дымчатые, точь-в-точь как у Померанского. Зыркает через них, как змея из засады.

— А я за Тольку боюсь. Померанский прикажет — и такая отравит. Наверняка не один срок отсидела.

— Боюсь, нас всех это ждет. Знаешь, я часто думаю об Алле, о ее пилюльках. Съёшь одну — и тебя нету! Лучше уж самой, чем ждать, пока помогут.

— Я тоже часто думаю об Алле с Иркой. Иногда мне кажется, что их нет в живых. Сим, быть не может, чтобы девчонки уже с нами не связались бы. Ируська давно бы уже сюда просочилась! Так что придётся нам попробовать этих таблеточек. Или уйти в ванную, лечь в горячую воду и бритвой по венкам. Если сдохнем, неужто у твоего козла хватит духу ребёнку зло причинить? Да и Аленка твоя Толика так любит, а?

— Нету бритвы, Томка! И ножика нету. Только тупые для фруктов. И этажей тут мало, и повеситься не дадут. Попали мы!

— Ну вот, опять эта грымза ползет!

Мадам Анатолия со своим холёным лицом и любезной улыбочкой не оставляла их в покое весь день, как будто имела такой приказ. От нее их уже тошнило — может, просто подруги не могли видеть ее непредвзято — подручную страшного босса? Все, что они придумали к вечеру, — была глупая уловка про условленный адрес, где в непредвиденных случаях в оговоренное время должны были встретиться все участницы шайки. Место придумали. А время назначили — через месяц. Потом сошлись на неделе — не тот человек Померанский, который бы позволил месяц водить себя за нос. И в неделю поверит, хорошо, все время выиграно. И — думай, Тома, думай! Как выбираться. Ты — умница, мозг, атаманша. Не убивать же Померанского? Хотя почему нет? Потому что охраны до фига, а убивать они с Симкой не умеют. Или умеют? Например, она, женщина не слабая и с военной выучкой?..

— Не торопись выкладывать ему про встречу, время и место, Симка. И помни — пусть он первый назовет Аллу, чтоб нам действительно с посторонним химиком не вляпаться. Может, он тебя к какому-нибудь нобелевскому лауреату приревновал, а мы с перепугу про Аллу выложим!

— Ах, хорошо бы, если б приревновал! — с надеждой сказала Сима.

27. Обыкновенная неожиданная развязка

Неделя миновала. Потом другая. Нервы у обеих женщин сдали окончательно. И в одно злосчастное утро они обе проснулись с одним и тем же решением — уйти. И сразу почувствовали облегчение. Напрасно мадам Анатолия, словно что-то почуяв, ни на минуту не оставляла их наедине в этот день. Им уже не нужны были слова, чтобы понимать друг друга.

«Милая моя Аленка! — писала вечером Сима. — Я знаю, ты не оставишь Толика, поэтому даже не прошу тебя заботиться о нем. Ты у меня взрослая. Ни в коем случае не вини себя в моей смерти. Ты абсолютно не виновата. Просто у нас с тетей Томой были очень серьезные причины так поступить. Я очень тебя люблю. Будь осторожна. Береги себя. Прощай. Твоя мама».

«Милая Аленка! — писала Тома. — Передай это письмо Толику, когда он вырастет… Милый мой сыночек, я очень тебя люблю…»

Потом, каждая в своей комнате, они проделали одно и то же. Погасили свет. В темноте на ощупь улеглись в постель. Положили на язык по крошечной таблеточке и сделали по глотку воды из стакана. Сима при этом немного пролила на свою прелестную ночную сорочку нежно-бирюзового цвета. И потом они обе провалились в бесконечную черноту.

* * *