Шакарим

Он приступил к исполнению обязанностей прямо на съезде. Некоторые вопросы обычно решались сразу. Прежде всего, уездный начальник установил размеры жалованья волостному и его будущему заместителю. К удивлению нового волостного, оплата оказалась низкой. Зато размеры налогов удручали. Так называемый покибиточный налог не уменьшился, а только возрос. Суровый тон ояза исключал возражения. Размеры сборов он определял деньгами. Если старшины соберут налог скотом, волостной должен будет обратить живность в деньги.

Шакарим знал, что за народом числятся еще и недоимки. Существовали также «черные сборы» — так народ окрестил поборы старшин на покрытие издержек, якобы связанных с должностью волостного. Это был, по сути, местный налог. Шакарим, делая быстрые расчеты в уме, уже видел, какой тяжелой участью для народа оборачиваются «черные сборы». Про себя твердо решил, если не отказаться от них вовсе, то хотя бы уменьшить. «Неужели я не потяну должность за счет собственного хозяйства?» — думал он.

От благородных мыслей отвлекла напутственная речь начальника. Ояз изрек, что волостной — это глаза и уши царя в степи. И несколько раз повторил, что дела в волости не должны идти вразрез с правительственной политикой, иначе самолично снимет с волостного голову.

Шакарима не испугало суровое напутствие, его больше беспокоили хозяйственные проблемы.

Код милосердия

Устроив волостную контору в своем ауле, Шакарим вскоре понял, что, сидя дома, всех проблем не решить. Жители не шибко стремились попасть на глаза волостному, даже если приходил от него вызов. А шли к нему лишь те, кто оказывался в положении угнетенного.

Молодой волостной не чурался проехать до дальнего аула, благо ему никогда не было скучно в родной степи. Она будила сокровенные чувства, ему легко думалось на раздолье. Казалось бы, что может быть интересного в однообразной, бескрайней равнине, прошитой грядами невысоких холмов? Редкие деревца собираются в рощицы по ложбинам. Вдали бурые пятна, похожие на кусты, начинают вдруг перемещаться по склону. Это стада, которые возвращаются к юртам ближе к вечеру. Мазары на погостах, окруженные россыпями могильных надгробий, — вот и все архитектурные сооружения, встречающиеся на пути из аула в аул. Остальное — таинственная и вечная природа, создающая своей прозрачной чистотой ощущение беспредельного счастья.

Но мазары и каменные изголовья погребений — это не просто засечки мест возврата в мир иной. Это и есть сама история, которая стучится в двери сердца кочевья. Каждое надгробие — история отдельной ветви рода. Под могильным холмом упокоилась не одна лишь чья-то душа, страдающая и нежная, а вся родословная история, доступная памяти жителей степи.

Проезжая мимо холмов и долин, Шакарим думал о том, как помочь народу добиться лучшей доли, какие реформы нужны волости. Хотелось мыслить общими категориями, соответственно громаде окружающего пространства. Но ничего нового в голову не приходило, да и не могло, вероятно, прийти. Уставы и положения российской администрации достаточно жестко ограничивали рамки, в которые должна была умещаться жизнь аулов.

И он возвращался к злободневным проблемам, к тому, что беспокоило более всего. Особенно угнетала вражда семейных партий, грозившая, как считал вслед за Абаем и Шакарим, расколом рода. Он искренне желал, чтобы в степи воцарились мир и благо. И при встречах с сородичами употреблял все красноречие, призывая к добрым отношениям, благочестию и спокойному труду.

— Зависть, корысть, лень — чуждые душе понятия. А потому будь доволен всем, что дает Бог, да трудись честно, — говорил обыкновенно он.

— Зачем тебе пытаться исправить людей? — недоумевали старики. — Занимайся хозяйственными делами, а на распри закрой глаза.

— Можно закрыть глаза, но глаза души как закроешь? — отвечал молодой волостной в витиеватом стиле, присущем степным мудрецам. — Можно придержать язык, но мысль удержать невозможно. Помыслы должны быть чистыми, а дела благими.

Между тем ранней весной 1879 года в семье случилось долгожданное событие. Мауен родила первенца, крепенького малыша, появление которого на свет перевернуло представление Шакарима о смысле жизни.

На празднование собрался весь аул. Приехал в качестве дорогого гостя любимый дед Кунанбай. Он долго изучал Коран, шевеля губами синхронно с движением пальца по строкам. Ему предстояло дать имя новорожденному. Не мудрствуя лукаво он, как чаще всего и делал в таких случаях, искал имя в священной книге и торжественно нарек первенца именем Абусуфиян (1879–1925), заимствованным из Корана.

Окрыленный Шакарим с удвоенной энергией втянулся в обязанности волостного. Без устали ездил из аула в аул, заряжая жителей оптимизмом и каким-то особым вдохновением, более уместным, вероятно, в поэтическом творчестве. Но и в общении с людьми воодушевление шло на пользу делу. Его встречали с улыбкой, радовались молодому волостному, слушали речи о свободной жизни и дивились планам, которые он составлял так, будто впереди было по меньшей мере сто лет жизни.