Шакарим

Непросвещенность — общая черта многих обществ, но от ограниченности, инертности и апатии сородичей Шакарим впадал в отчаяние. Однако страдал даже не от непросвещенности, а от окружающего зла — невежества, зависти, алчности, жестокости. И верил, что от всех пороков может избавить просвещение. И в этой своей вере проявлял невероятное упорство.

Но еще невероятнее ясность мышления Шакарима, более характерная для естествоиспытателя, нежели для теолога и художника слова. Он, например, видел в смерти естественный биологический процесс. Не наделял ее вымыслами, превращая в тайну и бездну. Напротив, смерть в его понимании содержит не мистические основания, а разумную ясность — она придет к любому человеку рано или поздно. А потому его всеобъемлющий кругозор позволяет увидеть все то существенное, что позволительно назвать внутренним родством с живущими на земле:

Пусть я умру, за мной идут потомки вслед,
Их много впереди ждет трудовых побед.
Пусть, вспомнив обо мне, они почтят мой прах,
Продолжат песнь мою — вот добрый им завет!

(Перевод Всеволода Рождественского)

Летом 1909 года степь всколыхнуло очередное новшество российской администрации: власти решили выделить казахам по пятнадцать десятин земли для возделывания. Цель прозрачна — приучить кочевников-скотоводов к земледелию. Но достижение ее было проблематично.

К тому времени переселение русских крестьян на окраины империи, в том числе в казахскую степь, достигло серьезных масштабов. Царское правительство таким путем надеялось разрешить проблемы аграрного вопроса в центре России. Переселение сопровождалось массовым изъятием у казахского населения под видом «излишков» лучших плодородных земель, в том числе обжитых. Только с 1906 по 1912 год было изъято свыше 17 миллионов десятин земли.

Переселенцы появились и в Чингистау. Например, близ Жидебая у реки Караул возник русский поселок в двадцать домов.

По закону от 9 июня 1909 года землеустройство в казахской степи поначалу производилось по двум нормам: переселенческой — по 15 десятин и кочевой — по 12 десятин. Но затем, желая стимулировать переход казахов на оседлость, уравняли нормы: казахам предлагалось получать землю по переселенческой норме с «правом постоянного неотъемлемого владения землей». Однако для кочевого скотоводства требовалось земель несоизмеримо больше. Поэтому 15 десятин зависли во времени.

Зная Алихана Букейханова как сведущего человека в политических и юридических вопросах, Шакарим и Какитай написали ему письмо, в котором спрашивали: «Что посоветуешь? Родовые земли с рекой Караул, где мы перерезали пуповину и отстирывали вещи столетий, уходят русским мужикам. Говорят, берите земли по пятнадцать. Брать или не брать?»

Алихан отвечал: «Высунетесь, скажут, что потомки Кунанбая в роду Тобыкты — как палка в носу верблюда, с помощью которой удобно усмирять. Что бы ни происходило, оставайтесь с народом. Даже если кто-то согласится на пятнадцать, в посевы эти десятины не обратишь. Если казахи, глядя на потомков Кунанбая, вслед за ними станут рабами пятнадцати десятин, скотоводам будет нанесен вред».

Конечно, Шакарим и Какитай, задавая вопрос, переживали за весь род Тобыкты, социально-экономическое состояние которого не обещало отныне былого довольства. Их отказ принять 15 десятин как факт общественной значимости отметил Алихан Букейханов, писавший в газете «Казах»: «Потомки Кунанбая, считая, что надо прежде думать о народе, не пожелали перекраситься, отказались от 15 десятин и потеряли Караул. Я еще не видел в политике такого мужественного поступка от предводителей казахов».

Административные новшества откровенно угрожали традиционному укладу жизни казахов, сулили непредсказуемые перемены, демонстрируя своевольное вторжение не только в хозяйственно-пастбищное пространство, но и культурно-историческое, морально-психологическое.

Но были в череде тревожных событий и радостные вести.

Осенью 1909 года в Санкт-Петербурге был наконец издан многострадальный сборник стихов Абая, рукопись которого три года назад доставил в столицу империи Какитай. Тысяча отпечатанных экземпляров прибыла в Семипалатинск в адрес Анияра Молдабаева. По тем временам для казахской земли это был немалый тираж.

Двести книг тут же отправили в Чингистау родным Абая, остальные пошли в продажу. «Стихи казахского акына Ибрагима Кунанбаева» — прочтя название книги, Шакарим ощутил волнение, какого не испытывал прежде. Никогда еще не доводилось держать в руках книгу автора, с которым связывали кровные, духовно-биографические, творческие узы.

И сладко, и горестно было держать в руках это издание. Типографский запах доносил печаль прожитых лет. Тоненькая книга, словно душа, словно огромное здание воспоминаний среди развалин мира. Каждое стихотворение вмещало, кажется, историю рода и всей нации.