Шах королевы

Он выразительно пожал плечами, улыбнулся, и была в этой улыбке изрядная доля стыдливого перепуга. Вроде того: не виноватый я, она сама пришла…

Развернувшись, Наташа решительно зашагала в дом, как солдат, четко печатая шаг. То есть продемонстрировала ему, что ей плевать и на его перепуг, и на виноватость, и вообще, поведение этой наглой гостьи переходит, по ее мнению, всяческие границы.

— Натка, что это с тобой? — уставилась на внучку Антонина Владимировна, продолжая аккуратно нарезать огурец на разделочной доске.

— А что? Со мной что-то не в порядке? — почти огрызнулась Наташа, присаживаясь напротив за колченогий кухонный стол. — Я как-то неприлично выгляжу? Бегаю по участку в неприличных пляжных кутюрах и трясу голыми сиськами?

— А, вот ты о чем… Да брось, Натка! Как там у вас, у современной молодежи, говорится? Левак укрепляет брак?

— Бабушка?!

— Да ладно, ладно… Пусть мужик погарцует немного, раз такой случай выпал, а то совсем уж ты из него кашу овсяную сварила.

— Ба, ты это серьезно?!

— Да нет, конечно. Это я так… Проклятая привычка интеллигентного человека — расслабляться в шутке, когда тебя насилуют. В наше время, конечно же, все по-другому было. Не так по-хамски. В наше время женскую судьбу гордыня определяла. Вот взять хотя бы мать твою — я тоже ей с детства внушала, что женская гордость — превыше всего. И что? Теперь живет одна… — Антонина Владимировна вдруг осеклась и испуганно глянула на внучку. Наташа молча смотрела на нее в ожидании, покусывая губу. Тема одиночества-безотцовства была у них в бабьем доме запретной, но поскольку разговор сам по себе пошел в это русло, Антонина Владимировна, обреченно махнув зажатым в руке ножом, сдалась:

— Она ведь свадьбу свою собственную отменила, мать твоя, когда узнала, что жених ей изменил. Уж как он ее уговаривал, как прощения просил, прямо в ногах валялся! А она стояла на своем, как кремень. Нет, и все.

— А… как же я? Она что, одновременно и гордая, и беременная была, да?

— Натка, ну чего ты так о матери-то!

— Как?

— Ну, с насмешкой, что ли… Говорю же тебе, раньше именно так и было! Мы все такие были — гордые.

— Ба, а… где сейчас мой отец?

— Да кто его знает, где он… Женился, наверное, потом. Неплохой был парень, кстати. Но она ж не соизволила даже сказать ему, что беременна. Он о тебе и не знает ничего. Так что живи, Натка, лучше по-современному! Знаешь, в моей молодости песенка такая была: «…ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу…»

— Знаешь, ба, тут не в этом даже дело, что я психую. Тут, понимаешь, еще одна фишка есть, очень странная. Можно сказать, даже мистическая. В общем, так вышло, что я эту Анну сама и придумала…

— Где придумала? В своем романе, что ли?

— Ну да! Главное дело, портретное описание полностью с натурой совпадает! И имя совпадает! И обстоятельства… Что это, бабушка? Получается, что это… Это фантом, а не женщина?

Антонина Владимировна подняла на нее удивленные глаза, усмехнулась, потом протянула руку через стол и демонстративно коснулась внучкиного лба тыльной стороной ладони. Наташа вздрогнула: «И правда, чего это я? Кто ж мне поверит, если рассказывать дальше?» Да и рассказывать сразу расхотелось. Действительно, бред собачий получается. Книжная Анна, натуральная Анна… А может, и в самом деле бред?

— Ты, Натка, на ночь валерьянового корня выпей, я тебе заварю. Спать будешь крепко, а утром все образуется…

— Ба, а давай с тобой лучше вина выпьем! Холодненького, чтоб мозги прочистились? Что-то я и в самом деле не того…

— Конечно, не того! Меньше надо в полеты свои улетать, писательница хренова! Алина Никольская-Петерс! Так можно и на полном серьезе в психушку загреметь, между прочим. Ну, подумаешь, повертит Катюшкина приятельница перед твоим мужем задом, сиськами потрясет, делов-то! Может, ей вертеть да трясти больше не перед кем, а потребность такая есть. Не бери в голову, Натка. И впрямь, выпей лучше вина да расслабься, а то на тебе лица нет. Доставай бутылку из холодильника, тащи штопор!

От бокала вина действительно полегчало. Проклюнулся в глубине организма хмельной росток бесшабашности, пошел расти дальше, прогоняя усталое раздражение и наполняя все тело расслабленной радостью бытия. Так бы и сидела за этим столом, продолжая неспешный разговор с бабушкой, да если бы еще не действовал на нервы русалочий Аннин смех, всплесками доносящийся из раскрытого настежь окна…

— Мама! Бабуля! Папа спрашивает, где эти… ну как они называются, я забыла? — влетела на кухню взбудораженная Тонечка. — Ну, которыми в мясе дырочки ковыряют?

— Ой, действительно, а куда ж я шампуры подевала? — озаботилась Антонина Владимировна, торопливо вставая из-за стола. — По-моему, они в сарае где-то припрятаны…

— Мам, пойдем! — подпрыгнула на месте Тонечка. — Ну чего ты тут сидишь и сидишь? Там так весело, мам!

— Ага, я сейчас… Ты беги, дочка, помоги бабушке. А я овощи принесу…