Шах королевы

Дощатый, грубо сколоченный стол был не тяжелым, но очень уж громоздким, и им порядочно пришлось покорячиться, как выразилась бабушка, прежде чем он встал на свое обычное летнее место, под старой накренившейся яблоней, несмотря на свою древность, исправно рожающей каждый сезон кое-какие плоды. Застелив его льняной ветхой скатертью и поставив на середину глиняную, грубо расписанную, но очень вписавшуюся в дачный стиль хлебницу, бабушка отошла в сторонку и полюбовалась образовавшимся видом. Потом, спохватившись, повернулась к присевшей за стол внучке:

— Натка, ты к Таечке вчера ездила?

— Да ездила, ездила… — отмахнулась от нее Наташа, нервно прислушиваясь к голосам, доносящимся с речки. — Рассказ про Маньку Пыркину честно и до конца выслушала. Про ее фотографию с ботинками. Отстань.

Антонина Владимировна глянула на внучку из-под нависших над глазами соломенных полей шляпы, и Наташа, безошибочно прочитав в ее взгляде настороженное недовольство, быстро пустилась в объяснения, пытаясь опередить бабушкины обвинения в небрежении по отношению к бедной Таечке.

— Да нет, ба, ты не думай… Я сейчас не ерничаю, даже нисколечко! Ты знаешь, эту Маньку Пыркину немцы в доме вместе с детьми сожгли. Представляешь? У нее трое детей было, и всех сожгли… Ужас какой!

Антонина Владимировна ничего не ответила, только чуть покивала головой, по-прежнему пристально изучая Наташино лицо. Однако на лице внучки читалось вполне искреннее сочувствие к неизвестной, отчего-то вдруг выплывшей из Таечкиной памяти Маньке Пыркиной, и вскоре взгляд ее значительно смягчился, потом вообще стал веселым, и лицо поплыло в улыбке, обнажая маленькие и большие морщинки.

— Ну что, будем стол накрывать? Хорошо, что я всю посуду вчера достала да перемыла. Слушай, а давай самовар поставим? Эй, Наталья, ты меня слышишь или нет? Самовар, говорю…

— Погоди, ба… Погоди, я сейчас… Я сейчас приду!

Она и сама не поняла, отчего подскочила как ужаленная. Будто раскаленный уголек подкатил к сердцу, и оно заколотилось в противной тревоге. Продравшись через малиновые заросли и кубарем скатившись вниз по тропинке, выскочила, задыхаясь, на утоптанный травянисто-песчаный берег реки, остановилась как вкопанная…

Анна выходила из воды, медленно и плавно передвигая всеми прелестями, какими можно было в данном случае передвигать — коленями, бедрами, плечами, линией безупречно тонкой талии. Солнечный нимб сиял над ее черной распущенной гривой, смуглая кожа блестела каплями воды, черные трусики-стринги сидели на крепких бедрах будто влитые и смотрелись так агрессивно сексуально, что лучше бы их и не было вообще, этих трусиков. А зачем? Все равно верхняя деталь купальника отсутствовала…

Правда, ей лишь потом, попозже удалось сообразить, что ее нет. Потом, когда Анна медленно и торжественно подняла руки и стала собирать распущенные по плечам волосы в пучок на затылке. Долго стояла, долго собирала, давая собравшимся на берегу зрителям себя обозреть. Правда, зрителей было маловато — дети, Катька, ну и… Саша, конечно же… Теперь вот она, еще одна зрительница, на берег выскочила, встала нерешительно рядом с мужем. А осторожно глянув мужу в лицо, поняла, что не до жены ему — слишком уж поглощен созерцанием. Хоть тряси его сейчас, хоть по голове бей, ничего не почувствует. Впрочем, она его ни трясти, ни бить не собиралась. Еще чего! Подумаешь, голая баба из воды выходит. Нет здесь даже и плохонького сюжета для большой трагедии, а вот плохонького фарса хоть отбавляй — такое дешевое манипулирование мужским естеством действительно на комедию смахивает…

— Наташ… Ты чего так на меня смотришь? — вполне миролюбиво, даже чуть насмешливо произнесла Анна. — Ты что, никогда топлес не купаешься?

— Почему же, купаюсь, — тоже миролюбиво и тоже чуть насмешливо откликнулась Наташа, — только в деревенских пейзажах я этого стараюсь не делать. Здесь как-то, знаешь, все эти авангарды пошловато смотрятся.

— Ой, да какая разница, в каких пейзажах, Наташк! — рьяно вдруг вступилась за Анну Катька. — Ты посмотри, какая она красивая! Я аж обомлела вся, когда увидела…

— А тебе-то чего млеть? Вроде за тобой ничего подозрительного замечено не было. Вроде ты от мужиков млеешь, насколько я знаю. Или я ошибаюсь?

— Да ну тебя! Скажешь тоже… — неловко хохотнула Катька, отмахнувшись. И, вздохнув, еще раз протянула: — Нет, и правда — красивая… Умереть и не встать…

— Да. Особенно на фоне осоки и лягушечьего кваканья. А впрочем, действительно — какая разница… Пойдемте завтракать, мы с бабушкой решили самовар поставить.