Шахматы из слоновой кости

Вечная мерзлота, если ее не подпортить теплом, не уступит по прочности бетону. Вот и стали загонять в этот естественный «бетон» сваи из заводского железобетона, а уже на сваи опирать основания домов. И что получается? Получается, что между полом первого этажа и поверхностью земли – свободное пространство: в зимнее время сюда имеет беспрепятственный доступ дед-мороз, летом же почва защищена от прямых солнечных лучей самим домом и тоже не успевает протаять настолько глубоко, чтобы поколебать опорные сваи.

Шагают себе «дома на ходулях» из зимы в лето, из лета в зиму – шагают, и нет у жильцов заботушки, как им изгнать «нечистую силу».

Ничего не скажешь, строители наши крепко усвоили, что к вечной мерзлоте нужно относиться с должным уважением, – усмехается ученый. – Но ведь в освоении Севера участвуют не только строители…

Вот растет лес, отличный строевой лес – можно его рубить? Можно! Но принимаясь рубить, необходимо все время помнить, что там, под корневищами деревьев, – вечная мерзлота.

И если об этом помнят, то не вырубают лес сплошь, ибо на обширных порубках почва за летние месяцы оттаивает на полтора-два метра (тогда как на участках,

затененных деревьями, всего на сорок-шестьдесят сантиметров), равновесие в тепловом режиме грунта нарушается, мерзлота отступает – и вот вам, пожалуйста, уже образовалось на месте порубки болото.

Леса тут больше не жди – не возобновится.

– А возьмите тундру…

Тундра в хозяйственных планах Севера начинает играть весьма важную роль, между тем мерзлотный слой здесь подходит настолько близко к поверхности (за лето почва оттаивает на каких-нибудь 30-40 сантиметров), что достаточно самого незначительного нарушения теплового баланса, как вечная мерзлота принимается мстить за «обиду». Известны случаи, когда след гусеничного трактора, повредив моховое одеяло тундры, приводил к образованию глубоких оврагов.

– А возьмите палы и пожары…

В самом деле, если пожар на «нормальной» земле – бедствие для всего, что имеется на поверхности, то пожар в Якутии чреват еще и всяческими неожиданностями, которые может преподнести потревоженная мерзлота. Это «еще и» настолько существенно, что противопожарная оборона – да, она так и называется здесь: оборона! – рассматривается, как жизненно важная задача.

– А возьмите…

Николай Сергеевич, все так же продолжая держать на столике сплетенные руки, все тем же негромким голосом ведет нас от одной проблемы к другой, от одного сюрприза вечной мерзлоты к другому, и его «А возьмите…» звучит для меня, как призыв гида в музее восточных редкостей: «А взгляните…»

Но весь его рассказ, как выяснилось, был всего-навсего предисловием, вводной частью к тому, что открылось моим глазам в действительно существующем музее, где экспонируется ее величество Вечная Мерзлота.

5

Когда мы с Даниловым подъезжали к зданию Института мерзлотоведения, я заметил справа от дороги, посреди заснеженного поля, маленькую деревянную будку. Подумалось – водокачка, и тотчас ушло из поля зрения, из памяти.

Тогда – ушло, теперь же эта «водокачка» навсегда останется перед моим внутренним взором.

– Здесь наша подземная лаборатория,- сказал Николай Сергеевич, открывая дверь будки.

Внутри, как в своеобразной «матрешке», обнаружилась еще одна будка, тоже с дверью; отворив ее, я не увидел пола: вторая эта будка ограждала глубокий колодец, освещенный неяркой электрической лампочкой. Сразу от порога уходили круто вниз обмерзшие ступени грубо сколоченной деревянной лестницы.

Лестница состояла из трех маршей. Пройдя их, мы очутились в довольно широкой и длинной штольне с бугристыми серыми стенами и достаточно высоким потолком, сплошь заросшим седой щетиной инея.

Штольня была пробита в слое вечной мерзлоты. Я потрогал стену: серый песчаный налет осыпался, обнажилась совершенно гладкая монолитная поверхность, твердая, как гранит. Однако стоило мне, сняв перчатку, приложить к этому «граниту» ладонь, я скоро почувствовал, как она повлажнела: стена под ладонью чуть протаяла.

Руке стало холодно, но не настолько, чтобы не терпеть. Ощущение было такое, как если бы я зажал в кулаке водопроводный кран, через который перед тем долго-долго шла зимняя холодная вода.

А вообще в этой подземной галерее не чувствовался тот «вечный» холод, какой, представлялось, должна создать вечная мерзлота. На улице в этот день было около пятидесяти градусов мороза, в штольне же оказалось возможным даже поднять у шапки уши.

Вдоль одной из стен тянулся невысокий стеллаж, на его полках стояли разнообразные приборы, громоздились похожие на гигантские жемчужины глыбы черного (как я позже узнал, ископаемого) льда, лежали какие-то свертки, стопки рукописей, книги. Николай Сергеевич ласково погладил одну из ледяных жемчужин, сказал: