Шахнаме. Том 1

Лишь только заря поднялась из-за гор,
Достиг Дехестана туранский дозор.
Две рати готовы в сраженье идти,
⁸⁹⁹⁰

Лишь два между ними фарсанга пути.[277]Окликнул дозорных туранец Барман —
Рассеялся вмиг их дремоты дурман.
Помчался он, вражеский стан обозрел,
Новзера державный шатер рассмотрел,
Затем, воротившись к вождю своему,
О рати и ставке поведал ему.
И молвил: «Скажи, проницательный вождь,
Доколе таить нам отвагу и мощь?
Коль царь мне дозволит, сражаться пойду,
⁹⁰⁰⁰ Как яростный лев, на врагов нападу.
Пусть хватку они испытают мою,
Поймут, что меня не осилить в бою».
Сказал Агрирес, прозорлив, как всегда:
«Коль в битве Бармана постигнет беда,
Турана воители духом падут,
И нам торжества не достанется тут.
Пусть вышлет безвестного витязя рать,
Чтоб после нам пальцев и губ не кусать».
Покрылся морщинами лоб у вождя.
⁹⁰¹⁰ Позорною речь Агриреса найдя,
В сердцах поспешил он Барману сказать:
«Натягивай панцирь да лук свой наладь!
В сраженьи рассеешь ты вражьи ряды,
И пальцы кусать нам не будет нужды».
Помчался Барман, бросил вызов главе
Иранцев, Карену из рода Каве:
«Кого ты из войска Новзера-царя
Пошлешь против нашего богатыря?
Карен посмотрел па могучих бойцов —
⁹⁰²⁰ Никто не ответил на вражеский зов.
Родной его только откликнулся брат,
В боях поседелый отважный Кобад.
От речи Кобада душой закипев,
Нахмурился вождь, обуял его гнев.
Невольные слезы лились из очей;
И гнев был уместен! Меж стольких мужей,
Воителей мощных в расцвете годов,
Один только старец сражаться готов.
Карен опечален, душой уязвлен,
⁹⁰³⁰ К седому бойцу обращается он:
«О славный, в преклонные годы твои
Не время ль забыть удалые бои!
Тебе ль состязаться с бойцом, как Барман.
Который удачлив, и молод, и рьян,
В чьем сердце отвага свирепого льва,
Чья к солнцу возносится гордо глава!
Ты — мудрый старейшина рати большой,
Наш царь на тебя уповает душой.
И если седины свои обагришь,
⁹⁰⁴⁰ Ты витязей наших надежды лишишь».
Послушай, что молвил Карену в ответ
Воитель испытанный, видевший свет.
Сказал в назидание старый Кобад:
«Дарами небес я и так уж богат.
Знай, брат мой, для смерти мы все рождены.
Шеломы пристали героям войны.
Еще со времен Менучехра-царя
Сей день я предвидел, душою горя.
Живым вознесешься ль в небесную твердь?
⁹⁰⁵⁰ Ведь всех настигает охотница-смерть.
Один поражен смертоносным мечом
В день схватки военной, кипящей ключом;
Клинку достается его голова,
Труп — коршунам алчным иль ярости льва.
На ложе другой умирает в свой срок,
Но все оставляют сей бренный чертог.
Пусть ныне простор я покину земной —
Жив, мощи исполненный, брат мой родной.
По-царски зато схороните меня,
⁹⁰⁶⁰ Когда я паду, вспомяните меня;
Мне мускусом, влагою роз, камфарой
Главу умастив, прах безжизненный мой
Сокройте в гробу, и пребудьте сильны,
В Творца правосудного верой полны!»
Так молвив, копье свое выставил он
И ринулся в бой, словно яростный слон.
Воителю крикнул могучий Барман:
«Самою судьбою ты в жертву мне дан!
Отсель не вернешься: теченьем времен
⁹⁰⁷⁰ Ты в битве неравной давно побежден».
На это Барману ответил Кобад:
«Мне небом отпущено вдоволь наград.
Кто знает, где гибель готовит нам рок:
До срока порою подходит наш срок».
Сказал и пустил вороного коня,
В груди не гася боевого огня.
Покуда земля не окуталась мглой,
Шла битва: брал верх то один, то другой.
Победу Барман одержал, наконец;
⁹⁰⁸⁰ Как вихрь, налетел на Кобада боец,
Секирою острой в бедро поразил
Воителя кровью траву оросил.
И рухнул с коня ратоборец седой,
Подобный царям величавый герой.
Туранец же, ликом от гордости ал,
Коня к Афрасьябу немедля погнал.
И тот одарил его щедрой рукой,
Как царь одарить бы не мог никакой.
Увидя, что пал в поединке Кобад,
⁹⁰⁹⁰ В бой ринулся мщения жаждущий брат.
Подобно морям, рать на рать понеслась[278].
Ты скажешь, под ними земля затряслась.
Помчался Карен, что степной ураган,
Навстречу ему — Герсивез-великан.
Гул, ржанье коней, тучей пыль взметена:
Днем солнце тускнеет, а ночью — луна.
Подобно алмазам, блистают мечи,
И копья, от крови людской горячи,
Сверкают во мгле, словно перья орла,
⁹¹⁰⁰ Что ярким багрянцем заря облила.
Уж стон барабана среди облаков,
А влага багряная — в сердце клинков.
Куда ни направит Карен скакуна —
Мечом, словно молнией, степь зажжена.
Льют струи кораллов алмазы-мечи,
То жизни людские, то крови ручьи.
Карена дела увидав, Афрасьяб
Рать новую двинул, в нем дух не ослаб.
До ночи, спустившейся с горных вершин,
⁹¹¹⁰ Сражаться боец не устал ни один.
Во мраке ночном к Дехестану опять
Карен-предводитель привел свою рать.
К новзеровой ставке направился он,
В нем гибелью брата был дух омрачен.
Лишь царь увидал его, слезы рекой
Излил он из глаз, позабывших покой.
Сказал: «Даже витязя Сама уход
Мне скорбью подобною сердце не рвет.
Как луч, да сияет Кобада душа!
⁹¹²⁰ Ты ж славься, деянья благие верша!
Таков уж на свете обычай и лад:
День — радостный ходишь, день — грустью объят.
Для всех лишь одна колыбель у земли:
Могила. Мы смерть одолеть не смогли».
Вождь молвил: «Бойцом сотворил меня рок,
Себя от рожденья на смерть я обрек.
В шлем ратный меня Феридун облачил,
Когда за Иреджа мне мстить поручил.
Еще опоясан могучий мой стан,
⁹¹³⁰ Еще мне верны и булат и аркан.
Брат умер, столь мудрый и праведный муж,
Идет моя жизнь к завершенью тому ж.
Ты жив будь и здрав!.. Ныне в жарком бою
Теснил сын Пешенга дружину твою.
Сначала его поредела орда,
В бой свежие силы он бросил тогда.
С тяжелой рогатой моей булавой
Меня увидав, устремился он в бой.
Вплотную приблизившись, глянул в упор
⁹¹⁴⁰ И к взорам своим приковал он мой взор.
В глазах у меня помутилось — такой
Опутал он силой меня колдовской.
Тут ночь опустилась, черна, глубока,
Разить булавой утомилась рука;
Окутали тучи ночной небосвод;
Сказал бы, конец мирозданья грядет.
И стала уже непроглядною мгла,
И рать утомленная с поля ушла».