Шахнаме. Том 1

И вот здесь надо быть логичным до конца. Если Фирдоуси написал новую поэму, то «Юсуф и Золейха» такой же первоисточник, как и «Шахнаме». А в таком случае пребывание Фирдоуси в Ираке и его «отречение» имели место в пределах 994—996 гг., т. е. до пребывания в Газне, до начала работы над второй, махмудовской, редакцией, во всяком случае до завершения ее в 1010 г. Следовательно, по существу, отпадает вся версия «бегства» и «скитаний гонимого страхом поэта». Ведь не дважды же он выезжал в Ирак!

В 1921 г. на страницах иранского журнала «Каве», в серии статей, посвященных раннефеодальной («новоперсидской») литературе Ирана, и, в частности, «Шахнаме», анонимный тогда автор[428] использовав до логического конца текст поэмы «Юсуф и Золейха» как источник (не подвергая еще сомнению авторство Фирдоуси), установил с достаточной убедительностью, что Фирдоуси мог обращаться к упомянутому в предисловии Моваффаку, как посреднику-покровителю только в середине последнего десятилетия X в.

Совершенно очевидна важность этого вопроса для построения биографии Фирдоуси. К сожалению, в русской советской литературе, за исключением статьи проф. К. И. Чайкина в сборнике «Восток», эти соображения не нашли отклика. Путешествие поэта в Ирак по старинке относилось, как и в легенде, к последним годам жизни Фирдоуси (после «бегства» из Газны).

Нам представляется, что, независимо от признания или непризнания Фирдоуси автором поэмы «Юсуф и Золейха», вопрос о возможности путешествий Фирдоуси после разрыва с Газной должен решаться отрицательно. Иначе говоря, если Фирдоуси и выезжал на запад, то скорее всего до начала работы над второй (на наш взгляд последней) — махмудовской редакцией.

Анализ вопроса, когда был Фирдоуси в Ираке, до или после Газны, дает очень много для нашей цели. Попытаемся осмыслить версию Таги-заде и К. И. Чайкина о пребывании Фирдоуси в Ираке в середине 90-х годов X в., а не после Газны, т. е. не в 10-х годах XI в.

Вспомним: Фирдоуси закончил свою поэму в 984—994 гг. (первая редакция), в момент, когда положение на востоке и особенно в Хорасане складывалось исключительно неблагоприятно для осуществления планов «реализации» поэмы, что было жизненно необходимо стареющему и одинокому, лишившемуся сына и друзей-покровителей. поэту. Ведь именно в эти годы решалась, но еще не решилась политическая судьба восточного Ирана и Средней Азии (Мавераннахра).

Перед Фирдоуси должен был встать мучительный вопрос: что делать с поэмой (а ведь это означало: как жить дальше)? Вполне возможно, что поэт был вынужден покинуть родину, что еще более обостряло положение.

Бовейхиды — владыки западного Ирана, которому не угрожали бедствия востока и Хорасана, уже прославили себя в то время покровительством литературе как арабской, так и персидской. Можно допустить, что мысль о возможности найти достойных ценителей своей поэмы на западе должна была возникнуть в сознании поэта, а раз возникнув, привела к практическому действию. Попытка действия, если она имела место (будь то личная поездка, будь то посылка поэмы), не увенчалась успехом. В «Шахнаме» и вообще в источниках нет никаких следов связи поэта с бовейхидами. И если поглубже вдуматься в вопрос, понятно почему.

Бовейхиды — шииты, иранцы-шо‘убиты, на первый взгляд, они, казалось бы, должны были оценить «Шахнаме» и в эстетическом и, что решало вопрос, в политическом аспекте. Но именно потому, что бовейхиды были политиками, они не могли принять дар Фирдоуси.

Антитуранская тенденция для запада Ирана в то время была в значительной мере абстракцией, а не острым жизненным делом, как для Мавераннахра и Хорасана, причем не только для феодалов-политиков, но и для широких народных масс.

Антиарабская тенденция при установившемся внешнеполитическом положении (мирное пленение аббасидов) была прямо не приемлема для бовейхидов. При том значительная часть населения и подданных бовейхидов составляли арабизованные иранцы, арамейцы и арабы Ирака. И главное — народная тенденция, в равной мере не соответствовала интересам как западных феодалов, так и восточных.

Наконец, и эстетическое восприятие «Шахнаме», произведения, оформляющего переход литературы на национальный язык фарси (дари), было органически более близко широким демократическим кругам востока, так как запад в деле перехода литературы на национальный язык (идущий в своем литературном аспекте с Востока) отставал от востока, как отставал и в своем общественно-политическом становлении.