Шахристан

Но началась новая музыка: что было написано на лице Мальчика, каков был статус его тела, что от него исходило? — и новая, такая же незнакомая, но желанная девочка опять протянула свои руки и положила ему на плечи, и заговорила, — и мир поплыл в прежнем восторге, норовя обойти сзади, — и Мальчик непроизвольно оглядывался: не обошел ли, отвлекая его внимание лицом девочки-болтушки, тараторки, слова которой непонятны, но хмелят-веселят…

Нужна передышка, иначе он умрет в упоительном смерче, и отлетит душа к ку-клукс-клановским колпакам…

И Мальчик, шатаясь, ушел с Марсова поля, быстро погрузился в сумрак, и брёл некоторое время, спотыкаясь, намеренно отдаляясь от костра и танцев. А обнаружив скалу, выступающую из пологого подножья горы, на которой днём белыми булыжниками выложили исполинские цифры текущего года, обошел выступ сбоку и вскарабкался по его крылу, как на крышу дома.

Сел на теплый камень, подтянув коленки к груди, — костер, да и все Марсово поле как на ладони, — охватил панораму музыкально-огненного, пестрого волшебства напряженным, до боли в глазах, взглядом.

Костер показался свечой японского фонарика, плывущего по черной реке, которая, на самом деле, — переполнившийся Холоднокровный сай, вышедший из берегов и затопивший Шахристан. А девчонки в радужных нарядах — цветной жемчуг, бисер, конфетти…

Мальчик сидел и играл в оптическую игру. Вбирал взглядом Шахристан, который сейчас скукожился до размеров Марсова поля — с Холоднокровным саем, с фонариком на его черной глади, с девчонками-конфетти… Мальчик прятал голову в коленки, чтобы сохранить яркость изображений, добавлял в него из памяти и фантазий искры девчоночьих глаз, блеск влажных губ и цветной смех… И всё это, оказывается, всего лишь стеклышки калейдоскопа, принадлежащего Мальчику. И тогда веки, млечно-розоватые изнутри, стали калейдоскопным экраном, с которого зачиталось изображение: невнятные, невероятные фрагменты сложились в многогранный цветок, — и вдруг, волей зрителя-творца, всё замерло…

Теперь можно осознать геометрию, услышать запах и тепло цветка — своего творения. Из суетного, горячечного, бесформенного — граненое, ароматное и, если захотеть, горячее.

Рядом громкое шуршание, дыхание, хруст, шум от потока камешков по наклонной поверхности. Мальчик, не открывая глаз, счастливо улыбнулся: дикобразы! Говорят, они издают такой звук, похожий на человеческое дыхание: уф-ф, уф-ф!.. Но сейчас ни за что не хотелось выходить из райского состояния, чтобы утолить мальчиший интерес и увидеть дикобраза — дыню, покрытую колючкой…

…Поворот тубуса, щелчок! — и цветок, от центра до периферии, меняет геометрию и мозаику холодно-расчетливого, восхищающего порядка.

«Вах!.. Прелесть! Ну что вы!.. А что? Сегодня же праздник!.. М-мм… Ха-ха… хи-хи!.. Ты просто ужас, один слов!.. Вы тоже!.. Чмок!..»

Мальчик улыбнулся, как во сне, чьему-то восторгу: оказывается, он не один наблюдает это чудо!.. Восторг и шепот восхищенья, смущенный, сдерживаемый смех…

Он вскинул голову, огляделся. Никого.

Опять смешок. Совсем рядом. Мальчик боялся шевельнуться, в шепоте и скрываемом присутствии ощутив свое, нежелательное, свидетельство чьей-то встречи.

— Я напрямую, а вы к палаткам… Всё-всё-всё… — Женская торопливая, на этот раз с напускной фамильярностью речь. — Галстук! Задушишь, псих!.. Здесь кто-то есть!..

Скрипнула, зашуршала щебенка под тяжелой фигурой, и человек, блеснув гладким черепом, проворно утопал вниз, к подножью горы, скоро став невидимым и неслышимым. Но лунный блик!.. — в лагере была только одна лысина…

Мальчик осторожно поднялся, чтобы уйти незамеченным, но рядом возник силуэт. На них обоих упал бледный свет дальнего костра, и они стали хорошо различимыми друг другу.

Ужасная Прелесть, пристально глядя на Мальчика, тронула руками бедра, осаживая юбку, затем быстро, рвущими движениями, развязала пионерский галстук, с такой мимикой, как будто он ее душил, — взяв за острые концы, встряхнула, как косынку, и, наконец, улыбнулась, волей растягивая губы:

— Смотришь?..

Мальчик кивнул и сказал то, что еще секунды назад было в голове, но уже стало памятью:

— Костёр… — и в подтверждение указал рукой в шумящее пылающее веселье.

— Ну, и как? — Вожатая изящным махом забросила галстук назад; пошевелила шеей, вымеряя свободу движений, и сделала аккуратный, выпуклый узел, похожий на бутон красного цветка, и указательным пальцем с длинным крашеным ногтем нежно погладила шелковый бугорок.

— Красиво, — изрёк Мальчик, завороженный бутоном, желая добавить, что она не Ужасная Прелесть, а просто Прелесть, но, конечно, не добавил, и посожалел о том, что Прелесть об этом его выводе никогда не узнает.

— Тогда пойдем! — Прелесть протянула руку, и ладонь Мальчика оказалась в волнующем мягком плену, теплом и влажном.

Некоторое время они стояли молча, пристально вглядываясь друг в друга. Мальчик боялся отнять руку, пошевелиться, сказать слово.

— Ты будешь со мной танцевать?..