Шахристан

— Это покойник или покойница… На смертном одре. Пусть тебя не сбивают с толку длинные волосы, и не удивляйся моему «или». В данном случае это позиция художника: не знать… Хорошо, пусть это будет Она, если тебе удобно. Итак, при ней богатство, нажитое веком… Рядом — скорбящий… Мне кажется, это старик… Кажется, вынужден повториться, потому, что я сейчас зритель, как и ты. Теперь поверни лист на девяносто градусов влево. Вот так. Что ты видишь?

Мальчику неудобно было признаться, что ничего нового он не увидел, а только ждал дальнейших объяснений. К тому же, несмотря на пояснения художника, он все-таки удивился словам «или» и «мне кажется». Значит, рисовал, не зная — что? Или не получилось то, что замысливал?

— Смотри, на горюющего… Теперь он превратился в… старый семитский глаз… Древнее мудрое око, оно умнее всех нас, притворство в скорбящей фиге… Око, похожее на черное яблоко с искристым зрачком под верхним веком, лукавый взгляд сверху… Око высокомерно наблюдает нас, зная, что недоступно нашему видению… Просто ни у кого не хватает ума повернуть все это на прямой угол. А между тем, у женщины, при таком повороте, смотри, уже не мертвое, а вполне живое, веселое лицо… Она вот-вот откроет глаза. Но если ты подобного не улавливаешь, то это от несовершенства наброска… Я говорю то, что должно быть на картине, которую хочу написать. А это набросок.

— Что такое семитский глаз? — спросил Мальчик, удивляясь своему голосу.

— Старый, — уточнил Мистер Но. — Причем, здесь с гипертрофированной геометрией, и, разумеется, в моей субъективной трактовке. Верхнее веко не дугой, а вздыбленным уголком. Нижнее тоже уголком, но с мешочком… Внешний край века приспущен, образует как бы начало шор, готовых задвинуться… Симбиоз хитринки и изгойства… Природа, замешанная на библейских сказках, которые далеко не безобидны… Долго объяснять. Кстати, никогда не внедряйся глубоко в это тему, рехнёшься. Теперь поворачивай картинку дальше — еще на девяносто… Смотри что получилось! — плакат на фигурной ножке, транспарант… Женщины в таком ракурсе нет, а только богатство, — это оптический прием, доступный рядовому художнику… Крути ещё. Опять мудрый глаз, который смеется, даже издевается над нами, глядя на этот раз снизу вверх… Ещё поворот — и возвращается парадная, подложная картинка, якобы норма…

Мальчик молчал, понимая, что любые его слова не имеют сейчас никакого значения для Мистера Но.

И говорил Мистер Но:

— Почему «Вещи»? Быть может, потому, что хочу стать свободным от вещей, от того состояния, в которое мы все загнаны ее величеством системой? Не знаю, не уверен, что причина в этом. Ты, конечно, хочешь спросить: как такое может быть? Возможно, ты, как рациональный человек, будешь смеяться, если я скажу тебе, что все это мне приснилось — и картина, и название… И доверяя себе, моему истинному, я ничего не исправляю, лишь следую заданию… А вот когда напишу всё это в масле, тогда, возможно, и придет понимание и цель. А всё то, что сейчас кажется и видится, — всего лишь набор избитых символов. Ну, может быть, необычные формы. Кручение рождает их калейдоскоп, на неискушенный взгляд — непредсказуемый, да и просто сумбурный… Но, уверен, в этой роторной перестановке, только и возможно проявление единой, суммарной картины — истины. Это не значит, что я должен повесить картину на шарнир, чтобы зритель мог ее вращать. Не смейся… Нет, движение должно быть в мозгу, то есть, внешние манипуляции, без способности вращать полотно внутри себя, не дадут истины… Да и не для публичного понимания предназначается картина. Единственный зритель — я… Ну, и, если сложится, ты, плюс…

Мальчик еще и еще вглядывался в рисунок, то поворачивая его на прямой угол — влево или вправо, — то пытаясь это же проделать внутри себя. И когда, наконец, в одном из движений (внутреннем или внешнем — это не отметилось) женщина улыбнулась, а ромб «старосемитского» глаза шевельнул яблоком, — то содрогнувшийся зритель, ощутивший себя вором, взявшим чужое, отдал листок художнику.

 Мистер Но спрятал рисунок в планшет и сказал ласково, приблизив лицо:

— У тебя закружилась голова? Так и должно быть, не бойся… Надеюсь, это не болезнь высоты, от которой тоже кружится голова, но вдобавок наступает удушье и бешенство сердца.

— Почему это место называется Шахристан? — спросил Мальчик, отстраняясь, якобы для того, чтобы усилить вопрос движением, окидывая взглядом вокруг.

Мистер Но заговорил, по мнению Мальчика, некстати, не отвечая впрямую на вопрос, а лишь продолжая загодя начатую мысль:

— Раньше, путешествуя, я носил с собой фотоаппарат. А теперь…

Мистер Но вынул из планшета листок и протянул его Мальчику.

На картинке Мальчик увидел обнаженного юношу: вся одежда — виноградный или фиговый лист в виде набедренной повязки и, пожалуй, кудри, которые были вырисованы так, что создавали впечатление мантии. За спиной юноши извергался вулкан из горы со снежным наконечником.

— Узнаешь? — спросил Мистер Но.

— Это, наверное, Шайтан-гора, — угадал Мальчик, — похоже. Вот тут такая же впадина и здесь тоже такой же выступ.