Шахтер и канарейка (СИ)

Еще три песни она спела: о подвиге Серебряного Брана, и у мужчин горели глаза страстным желанием совершить такое, чтоб это их имена вот так говорил ее голос, о любви колдуньи и королевского сына, и все девицы слезы вытирали под конец, а потом дорожную, всем известную, так что весь трактир подпевал. Ее окружили - поговорить, восхититься, отблагодарить, и были среди них богатеи вроде Глойна с Дори, кто уж как щедр мог быть, но Струнка с ними не задержалась и прошла сквозь толпу к Бофуру.

Улыбаясь как дурак, он придвинул к ней блюдо с хлебом и сыром. Они разговорились: она оказалась слушателем не хуже, чем была певицей, и Бофур сам не понимал, с чего вдруг его понесло вот так болтать и болтать, да и было б о чем - его простая жизнь мало походила на то, что стоит обсуждать. Но это сам он, а не она, оборвал себя.

- Тебе побольше моего есть, что рассказать, - вымолвил он с улыбкой.

Струнка тоже улыбнулась и качнула головой. У нее были две улыбки: непослушная, настоящая, с головой выдающая, как румянец - с такой она пела - и вторая, ровная, блестящая и пустая, как стеклянная бусина. Так она улыбалась вот сейчас.

- Все, что было, я и рассказала уже, - ответила она странно. - Но да, я много где бывала. В дороге, правда, все больше скучновато, поговорить не с кем вот так, как сейчас.

- Ты что, одна странствуешь? - опешил Бофур. Сам он не бывал за пределами Синих гор, но довольно было порог любого трактира переступить - и в новостях из большого мира, все больше гнусных, утонешь. - Это ж опасно!

- Опасно, - согласилась Струнка. - Но что делать? Да и… Порой меня это не пугает. Бывает, я задумываюсь о том, что будет дальше: когда я одряхлею и голос мой завянет. - Она посмотрела на него жестко, внимательно. - Тогда я пожалею, что дожила до этого дня. И я радуюсь опасности. Это позволяет мне надеяться, что худшего со мной все-таки не случится.

Бофур выслушал это в полнейшем недоумении.

- А семья? Друзья? Есть же у тебя кто-то, - вовсе невопросительно спросил он.

Струнка покачала головой, мягко и беспечально.

- Если бы были, я разве могла бы жить, как живу? - отмолвила она вопросом на вопрос. - Катун корней не пускает.

- Но они у него от рождения есть.

- У меня тоже были, - не без раздражения ответила Струнка, - и они живы и здравствуют, далеко. Но моя жизнь все же моя, пусть и на тех корнях выросшая. Да и не стоит так уж переживать за них, от них много других побегов пошло и все цветут.

- Не боишься смерти? - в лоб спросил он, дослушав.

- Боюсь, конечно, как и все. Но страх - хорошая вещь, он режет. Чтобы писать, нужны чернила, верно? А поэт пишет своей кровью. Для крови нужно носить раны, чтобы было куда макнуть перо. Без ран не будет и песен.

- Неужели не лучше просто жить счастливо, а не о чужом счастье петь?

- Не пой, - ответила Струнка со своей стеклянной улыбкой. - Дело добровольное.

Тут она вдруг изменилась в лице, как будто с нее чары какие спали, заставшие ее вот так разговориться, и в глазах ее вспыхнул испуг.

- Боюсь, скучной рассказчицей я оказалась, - торопливо усмехнулась она и поднялась из-за стола. - Завтра исправлюсь.

И, взглядом как рукой потянувшись к нему на прощание, вышла из общего зала.

Никакого завтра Бофур особенно не ожидал — ведь ясно было, что они уж слишком из разного камня резаны, чтоб в одной оправе оказаться. Однако, отыграв свое в «Штольне», Струнка вновь села за его стол, и весь вечер они проговорили по-настоящему обо всем на свете, от созвездий на южном небе до того, как народ под рукою лорда Даина кольчуги вяжет и из чего у людей струны делают.

- Дьюрина ради, внутренности? Серьезно? - Бофур усмехнулся и взглянул на лежавшую подле Струнки лютню. - На твоей тоже из них?

Девушка любовно тронула блестящий красно-золотой бок инструмента.

- Нет, она наша, сталью звенит. Мне говорили, сердце у струн этих из митрила вытянуто и золотом оплетено. Не знаю, правда ли.

Больше она ничего не добавила, но было по лицу ее ясно, что лютня эта очень ей дорога вовсе не из-за бесценных струн из морийского серебра.

Бофур покачал головой.

- Канарейки злосчастные, струны из потрохов — жестокий народ они!.. - Тут он вспомнил вчерашний разговор и добавил: - Хотя верно, страдания же нужны, чтоб творить?

Струнка засмеялась.

- Страдать надо самому, а не всем кругом.

С вызовом посмотрев на нее, Бофур поднялся из-за стола.

- Но хоть иногда радоваться-то поэту можно?

Девушка непонимающе глядела на него снизу вверх.

- Мой брат сегодня свадьбу справляет, все гуляют на празднике. Пойдешь со мной?

Помедлив, Струнка кивнула.

Свадьбы, в отличие от всех других праздников, справляли под открытым небом, и это было единственное торжество, на которое гости являлись наряднее хозяев: жених и невеста отдают друг другу только самих себя в этот день, и никакие богатства прежних их жизней сегодня не нужны и не важны. Пробравшись сквозь раскрасивую веселую толпу вместе со Стрункой, Бофур поздравил брата, на голове которого уже красовался пышный свадебный венок, поклонился, а потом обнял жену его, в простом легком платье и с золотым обручем свадебного дара на волосах.