Марк, 2112 год
Пока Ратленд всматривался в потолочную балку, устройство мое работало, как когда-то мечталось: не только текст, но и плюс к нему в верхней части монитора ясно различались те самые пятна, а потом даже что-то похожее на средневековый город и на тучу, закрывшую все небо над ним. Впору было ликовать – декодер, самопрограммируясь, творит чудеса. Но радость была недолгой – текст вдруг исчез, зато пошла какая-то рябь и возник довольно сильный неидентифицируемый шум. Самый настоящий шум, звуковой, а не просто посторонние волны, воровски, мимо всех фильтров, прокравшиеся в приемник.
Наверное, устройство сейчас будет пытаться воспроизвести только то, что видят глаза Уилла и Ратленда и слышат их уши. Что ж, я предусмотрел такие ситуации – когда у мозга, чьи излучения мы улавливаем, нет ничего вербализованного, а есть только ощущения цвета, шума и запахов; когда даже не мысли мечутся, а вообще все восприятие мечется или, наоборот, застывает…
Но вот возникло какое-то подобие картинки… силуэт, движение, однако все размыто, а даже если станет четче, то как при полном отсутствии слов понимать происходящее? Было когда-то такое понятие – «немой фильм», однако и там время от времени на экране появлялись весьма информативные титры.
И где же мысли Шакспера? Куда он их запрятал? Происходящее в кабинете видит он – это ясно, Ратленд ведь не может повернуть голову…
Силуэт какого-то крепыша… что он там тащит? А! Довольно большую и, скорее всего, тяжелую бадью… над нею поднимается пар… Принес горячую воду?
Все же устройство работает гениально! Дождусь ли, чтобы это признали многие?
Нет, не признают. Не признают, пока все, абсолютно все, не будет сопровождаться текстом. Потому что нет слов – значит, нет мысли, нет смысла, нет ясности.
А ясность, пусть даже выраженная аккуратно посчитанной вероятностью, – это нынешнее имя Бога.
Все, что не ясность – это неопределенность, высокая энтропия.
А «высокая энтропия» – это нынешнее имя Сатаны.
23 апреля 1616 года
Уилл Шакспер, последние часы жизни
Клянусь всеми святыми, я гасил тогда эту мысль, я запрятывал ее глубоко, дабы не выскочила ненароком – пусть даже не словами, но блеском глаз. Перестарался, загоняя, – она оказалась где-то в подбородке… во всяком случае, он, массивный, вдруг затрясся, как карета на булыжной мостовой.
Подлая мысль, ничуть не христианская, но какая вдохновенная!
«Бетси вот-вот овдовеет!»
…Первое время, фантазировал я, мы будем вместе оплакивать Роджера, горе сблизит нас, я возьму в свои руки управление всеми ее делами – и ни один хитрец Англии, даже еврейский хитрец, не сможет утянуть у нее ни пенни.
Это значит, мы будем беседовать по нескольку раз на день!